которое вопреки наступающей осени, казалось бесконечным.
— Это…это правда? — Ей (первой, недоверчивой Марго?) захотелось высвободиться из его рук и заглянуть в его глаза. По-настоящему. Так, как учила старуха. Но теперь уже другая Марго, удержала ее. «Это будет нечестно. Как подглядывать за дверь. Старуха говорила — раз в жизни, или никогда. Поэтому надо или верить, или…»
— Конечно. Ну, конечно же, — его губы нетерпеливо скользили по ее шее. Ниже, ниже… — Свадьбу поскорее… Через неделю, ну через две… Ты согласна?
«Да, да,» — улыбнулась Марго, выгибаясь под его поцелуями. Сон? Пусть. Ведь можно не просыпаться? Пока — можно?
— Ты не понимаешь, — перебила ее (и Владислава) та, первая Марго, обернувшись напоследок перед тем как совсем исчезнуть в сумерках. — Ты знаешь, что я… что меня называют здесь ведьмой?…
Анджей (24) Сентябрь
— Вы называете ее ведьмой…. вы… — он запнулся, торопливо — и тщетно — шаря взглядом по их лицам в поисках сочувствия.
— Отойди, Анджей, — глухо пробурчал белобрысый Янош-плотник, покачивая в огромной ладони рукоять топора.
— Янош, — позвал его Анджей, пытаясь поймать его взгляд. — Она же спасла твоего отца, Янош.
— Батю три года назад бревном насмерть. Знаешь, да?
Янош, наконец, поднял глаза — белесые, мутноватые. Как будто затуманенные — печалью об отце? или видением ослепительно острого лезвия топора, убаюканного в большой ладони Яноша?
— Это она. Все она, ведьма. — встряла, вынырнув из-под локтя Яноша, востроносая быстроглазая баба. Лисья рыжинка вперемешку с сединой в тусклых, выбившихся из-под платка волосах, возбужденное любопытство — в тускло поблескивающих глазках.
— Мама, ну что же… — растеряно и укоряюще повернулся к ней Анджей.
— Что-что. А что? — затараторила она, — верно, Аглушка? — приобнимая локоть стоявшей рядом молчаливой старухи в черном, до бровей платке.
Та хмуро пожала плечами. Старуха — не старуха, всего три года назад — улыбчивая молодая женщина. А теперь вдова того самого Яноша-плотника, сын которого сейчас стоял напротив Анджея, баюкая в ладони отцовский топор.
— Она, ведьма, — повторила рыжая, цепко держа локоть своей соседки. — Она твово Яноша спортила, она сгубила! — последнее она почти прокричала, оборачиваясь назад — к столпившимся за их спинами людям. — Верно, Аглушка? — Аглушка послушно и мрачно качнула головой, забывая, что та, про кого они говорили, подарила ее Яношу лишних три года жизни. Судьба-таки настигла его — он умер под тяжелым бревном, проломившим насквозь его череп — как раз на месте той старой раны. Так, как должен был умереть шесть лет назад, когда Марго спасла его.
— Сгубила твого Яноша, сгубила! — зашлась отчаянно скорбным криком Анджеева мать. — И мово Анджея-сыночка спортила! Сохнет-чахнет парень, на девок не смотрит, жизни решить себя задумал! Ой-ой, люди добрые! — завыла, заголосила, залилась слезами.
— Не рыдай, Крыся, — насмешливо подбодрили ее из толпы — Сожжем ведьму — сгорит порча.
— Сожжем ведьму! — подхватил молодой крепкий голос — Анджей узнал своего братца — рыжего лиса.
— Да вы что…Ты что, мать? — ошеломленно уставился он на голосящую истерично женщину, которая когда-то давно — да было ли это вообще? — пела колыбельные над его люлькой. Любила мать приврать, но чтоб так?! Жизни себя решить удумал? Он?!
— Сожжем ведьму! — подхватил еще кто-то — братишкины подпевалы?
— Ведьма всю деревню изведет, — быстро утерев слезы, затараторила Анджеева мать. — Волчицей перекинется, по ночам детей грызть станет.
— Мама, да замолчи, — попробовал перебить ее Анджей.
Он чувствовал, как с каждым ее словом что-то страшное подбирается все ближе и ближе, отражается огнем в глубоких, как черные колодезные окна, глазах столпившихся крестьян. Подбирается мягким звериным шагом, дыбя шерсть на загривке, и замирает — между ним, Анджеем, и его родственниками-соседями. Что-то… или кто-то? Волчица, которой мать пугала соседей? Дикий зверь с темным голодным оскалом, с клыками, вкусившими — и снова жаждущими — человечьей крови. Волчица. Или девочка? Девочка в белом платье и шелковых туфельках, которая так не хотела идти сюда — но пришла, потому что услышала чей-то крик о помощи? Анджею показалось, что он видит ее — как тогда — маленькую фигурку, скорчившуюся на черной дороге, вздрагивающую от ударов камней и комьев грязи.
Почему так получается? Почему опять получается так? Почему он видит просто маленькую испуганную девочку, а они — его соседи, мать, друзья — видят зверя? Опасного дикого зверя, которого надо забить камнями, зарубить топором, сжечь, заколоть. Уничтожить.
Почему? Потому что она, и, вправду, ведьма? Или — потому что они все слепы. Они слепы, а он — видит. («… она зовет на помощь, а никто не слышит… А я — слышу» — «А как ты слышишь?» — «Просто слышу — и все»)
— …Волчица. Пана молодого заела…
— Мама, — безнадежно позвал он.
И с трудом сдержал свою руку, уже потянувшуюся было зажать ее шевелящийся рот. Тонкие, торопливыми червяками на пересохшей дороге, извивающиеся губы. Что же ты делаешь, мама?
— Родную мать затыкать?! — взвилась та. И затараторила еще быстрее и громче, должно быть, уловив невольное движение его ладони. — Богушка видела. Богушка? — цепко и безошибочно она выдернула из толпы на свободный пятачок перед Анджеем круглолицую молоденькую запирающуюся девку.
— Не боись, Богушка, — подтолкнули ее сзади. — не волк, не укусит.
— Мне мыть велели. Старый пан велели мыть полы, — сказала Богушка, не поднимая глаз.
— Ну, — поторопила ее Крыся.
— Полы, — повторила Богушка залилась румянцем. — Я комнату молодого пана видела. Кровищи там. Окно битое. Следы волчарьи. Марыся кухарка говорит, панночка каждую ночь волчицей переворачивается.
— Про гроб скажи, — подтолкнула ее Крыся.
— Гроб закрытый. Марыся кухарка сказала, у молодого пана лицо до кости сьедено. Нет лица. Потому гроб закрытый.
С каждым словом ее голос становился все глуше, а тишина за ее спиной — напряженней. На последнем слове, которым Богушка прямо-таки захлебнулась, опять раздался крик, уже не одиночный, а подхваченный несколькими голосами:
— Жечь ведьму!
— Пойдем с нами, Анджей, — Анджей узнал звонкий голос Михала, с которым они в детстве часто на спор ныряли в омут под большой ивой. Откуда Анджей как-то, сам едва не утонув, вытащил захлебнувшегося Михала.
— Я… да вы, — Анджей растеряно шарил взглядом по их лицам. Что они делают? Неужели они могут… Они могут — он опять вспомнил девочку, съежившуюся на дороге под ударами камней. Девочку, которую сейчас они собрались сжечь.
Они больше не отводили глаз, как раньше. В их глазах отражался огонь самодельных факелов, которые они сейчас зажигали по очереди — от огня, принесенного шустрым Анджеевым братцем из кузницы.
— Дядь Янек, — Анджей с изумлением — и радостью — наткнулся на дядькино смущенное лицо.
Дядька не позволит
