классы и коридоры. Разрисованная стенная газета против входа…
Мы приехали, когда уроки уже закончились и ребята успели разбежаться по домам. Лишь откуда-то, с верхнего этажа, доносились негромкие девичьи голоса, повторявшие по-польски лукаво и нежно какой-то припев. Видно, там репетировали.
В учительской не было никого. В кабинете директора — тоже. Только уборщица неторопливо протирала щеткой светлый линолеум полов.
Обыденность, будничность обстановки успокаивала. И, как в перевернутом бинокле, — уменьшалось, отодвигалось, становилось трудновообразимым то, что до этой минуты владело мыслями.
…Когда мы выходили из школы, Влощинский остановился у не замеченной мною мемориальной доски.
«ШКОЛА ИМЕНИ ГЕРОИЧЕСКИХ ДЕТЕЙ ЛОДЗИ»
Он прочитал эту надпись так, как будто подвел черту подо всем, что было рассказано. Или, это будет, пожалуй, точнее, отдал последнюю дань прошлому,
Йозеф Витковский
Фотографии, фотографии, фотографии…
В пронумерованных папках — дела Лодзинской прокуратуры. И на обложке книги: «Польские дети обвиняют», изданной Главной комиссией по расследованию гитлеровских преступлений в Польше. И на странице журнала «Одра» — Одер… Стандартные четырехугольники, в которых детские напряженные лица: анфас и в профиль — это уцелевшие фотографии безымянных узников «Полен Югендфервандлагер». У каждого, как крестик на шее, — бирка с лагерным номером, заменяющим имя и фамилию. За каждой фотографией видится своя драма. Светловолосый мальчик в домашней еще матроске с явно распухшим от недавних слез лицом — лагерный номер 647. Сколько лет ему было в ту пору, этому «номеру» — семь? восемь?
Темноглазая девочка, видимо его сверстница, еще с уцелевшим бантом в волосах — № 748. Крепко сжатые губы. Сумрачный взгляд. Что привиделось ей? О чем она думает?
А эта, постарше, № 3327. Аккуратная девочка. Была, наверное, в школе прилежною ученицей. Вон как старательно глядит она именно в ту точку, которую указал фотограф. И глаза ее полны готовности к послушанию. Доверчивые, непонимающие глаза.
Невозможно смотреть на эти лица теперь, когда известны их судьбы!
Фотографии старших детей. Обритые головы. Скулы, туго обтянутые кожей. Провалы глаз… Эти в полной мере успели уже познать ад оккупации.
«Я тоже один из них. Один из нескольких тысяч детей польских, которые в годах 1942–1945 заселяли единственный в своем роде лагерь, созданный немцами специально для детей. Я один из тех немногих, кому посчастливилось уцелеть» — так пишет Йозеф Витковский в своих воспоминаниях, опубликованных в 1969 году в номере первом журнала «Одра» (Одер).
Витковского я разыскала во Вроцлаве, где он теперь постоянно живет. Разыскала по совету польских товарищей, от которых многое слышала о нем.
В Варшаве, в Главной комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний, и в Лодзинской прокуратуре мне говорили, что у Витковского уникальный личный архив из собранных им документов и фотографий. Что он не по обязанности — по велению сердца и памяти ищет самоотверженно и неутомимо следы того, что было содеяно с его сверстниками.
О нем говорилось уважительно и по-доброму.
…Охотно согласившись на встречу со мной, Йозеф Витковский, так же как и Здислав Влощинский, крайне неохотно рассказывал о своем пребывании в «Полен Югендфервандлагер», о личной судьбе.
В остальном же они были разительно несхожи, Йозеф и Здислав.
Здислав — напряженный и жестковатый, весь во владеющем им стремлении к действию.
Йозеф же в мягкой раздумчивости, сдержанности, в пытливом, искреннем интересе к собеседнику. Было ему что-нибудь около сорока, а выглядел он моложе. Не знаю, как это выразить поточнее, но в худощавой его фигуре, в легких движениях, в застенчивости, в манере слушать, и спрашивать, и говорить ощущалось приглушенное, не изжившее себя — юношеское.
Мне легко было представить его себе подростком. Мне и сейчас кажется, что я узнаю его на одной из тех безымянных фотографий: худенький, большелобый мальчик с мягким и грустным взглядом.
О том, что ему удалось найти, Витковский рассказывал охотно. Но не было и в его рассказах сведений о лагере, который искала.
О советских детях ему было известно лишь то, что знала уже и я: что они находились в особом лагере в окрестностях Лодзи. Правда, к этому он добавил, что в «Полен Югендфервандлагер» действительно прибыл однажды транспорт как будто с «радзецкими» малыми детьми. Но детей этих скоро увезли — куда, об этом никто не знал.
О самом Витковском мне удалось узнать лишь немногое. Из Лодзи его вывезли вместе с матерью, как вывозили многих поляков, чьи дома предназначались властями для немецких колонистов. Сказали, что везут их к месту работы — место названо не было.
Йозеф ехал отдельно от матери, в мужском вагоне. Мужчины по дороге сказали ему, что везут их вовсе не на работу, а в Освенцим и что ему бы лучше бежать — он маленький, щуплый, может, это удастся. И они помогли ему соскочить с поезда на перегоне между Краковом и Катовицами, где поезд замедлил ход. До утра Йозеф отлеживался неподалеку от железнодорожной линии. А на рассвете постучал в домик дорожного смотрителя-поляка. Там его приняли, накормили, дали возможность отдохнуть.
Через несколько дней он с величайшей предосторожностью добрался до Лодзи, до своего дома. Зачем? На что надеялся? Дом был заперт, никто в нем еще не жил.
От соседей Йозеф узнал, что за ним уже приходили из полиции. Значит — ищут. Так начались его скитания.
Бросая вызов судьбе, Йозеф тайно перешел границу «Генеральной губернии», то есть той части Польши, которая не была присоединена к «Великой Германии» и должна была, по замыслу, стать местом резервации поляков.
А потом очередная облава — «лапанка». Йозеф схвачен вместе с другими и направлен «для выяснения личности» в следственный лагерь в Мысловицы. Страшный лагерь! Впрочем, как и другие лагеря. Но Витковский говорит, что детям, которые находились там вместе со взрослыми, было легче, чем в «Полен Югендфервандлагер», куда его вывезли впоследствии.
Легче! Потому что в Мысловицах рядом с ними были взрослые люди — узники, которые, как могли, оберегали детей от зверств эсэсманов, как могли — заботились о детях. Даже лагерной голодной пищей делились…
В «Полен Югендфервандлагер» Витковского привезли с детским транспортом из Мысловиц зимой 43-го года. И с этого дня, с момента прибытия транспорта, началась для него, как и для всех других, постоянная, непрекращающаяся, упорная борьба со смертью.
А потом — январь 45-го года. Стремительное наступление советских войск. Советские самолеты над Лодзью. Советские танки неподалеку от Лодзи…
В панике бежала охрана лагеря, не успев, как было задумано, уничтожить лагерь вместе с детьми, чтоб не оставалось ни следов, ни свидетелей.
И вот — открытая брама. Выход в город. Выход в
