Прошу меня простить, Елизавета Андреевна, скорее всего я попал под действие Алесиного амулета, поэтому и позволил себе… лишнего.
Госпожа Соколова вздрогнула, словно я со всей силы ударил её, с оживлённого личика пропали все краски, точно кто-то невидимый провёл губкой, смывая цвета, и принуждённо холодно улыбнулась, чопорно выпрямляясь и превращаясь в элегантную и неприступную барышню, мраморную статую, пред которой можно лишь благоговеть:
- Я понимаю Вас, Алексей Михайлович, и прощаю Вам Ваши вольности. Я даже готова избавить Вас от пагубного влияния артефакта.
- От всей души благодарю Вас, Елизавета Андреевна, - я не мог да и не пытался скрыть облегчения. Всё-таки как ни крути, а чувствовать себя марионеткой в чужих руках не очень приятно, я привык жить в ладу и с разумом, и с сердцем.
Госпожа Соколова ещё больше построжела, поджала губки и холодно кивнула:
- Ну что ж, как Вам будет угодно. А сейчас я попрошу Вас удалиться, мне нужно переодеться к завтраку.
Я почтительно поклонился и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Казалось бы, всё складывалось самым наилучшим для меня образом, так почему же тогда я ощущал себя цепным псом, оставленным хозяином при переезде? Почему мне казалось, что я сам, своими руками, разрушил своё счастье?!
Лиза
Тётушка неустанно повторяла, что благовоспитанная барышня всегда и при любых обстоятельствах будет держать голову высоко, спину прямо и никому, особенно своим обидчикам, не покажет своей слабости. Как же мне пригодились эти наставления, от коих я порой отмахивалась, сейчас, когда Алексей Михайлович в очередной раз сначала поманил меня своими страстными поцелуями и лихорадочными признаниями, а потом оттолкнул, словно путающуюся под ногами собачонку! Вот как так можно, за что он так со мной, а?! Я в отчаянии кинула подушкой в дверь, жалея, что не сделала этого раньше, когда господин Корсаров ещё был в моей комнате. Ух, как я жалею, что не родилась мужчиной, тогда я бы вызвала на дуэль этого бесчувственного остолопа и влепила бы ему пулю в лоб! Нет, лучше шпагой бы пронзила, как в романах, а пока он корчился на земле в предсмертных судорогах, я поведала бы ему, за какие страшные преступления несёт он заслуженную кару. Я так красочно представила Алексея Михайловича на земле, зажимающего слабеющей рукой рану, что словно бы воочию увидела и прилипшие к потному лбу тёмные с серебристой проседью волосы, и постепенно стекленеющие глаза цвета моего любимого шоколада. Матерь Пресвятая Богородица, спаси и помилуй! Я рухнула на колени перед иконой и страстно зашептала молитвы, прося отвести беду и не допустить подобного. Нет-нет, что угодно, только не это! Я развею действие Алесиного любовного артефакта, и всё вернётся на круги своя: господин Корсаров освободится от пылких чувств ко мне, а я снова полюблю Петеньку и перестану грезить о столичном следователе. Да, именно так я и поступлю всенепременно, причём сразу после завтрака. И всё будет хорошо, просто замечательно и никак иначе. Я же не люблю Алексея Михайловича, и мне ничуть не нравилось с ним целоваться… Я прижала пальчики к губам, глубоко вздохнула, пытаясь выровнять дыхание и успокоить зашедшееся в бешеном галопе при одном лишь воспоминании о поцелуях следователя сердце. Нет, обманывать саму себя не стоит, мне определённо нравится целоваться с господином Корсаровым, видимо, права тётушка: все юные девицы, когда в них кровь играть начинает, становятся порочны и нуждаются в особой строгости и непреклонности лиц, за ними присматривающих. Всё, решено: сразу после завтрака я развею действие любовного артефакта и верну свободу и себе, и господину Корсарову. И мне это будет ни капельки не сложно, ведь на самом деле я столичного следователя не люблю, это всё разжигающий страсть артефакт, его проказы. Я решительно расправила плечи и позвонила в колокольчик, чтобы горничная помогла мне одеться.
На завтрак я опоздала, но, к счастию, тётушка так была озабочена нападением на Олюшку, что замечания мне не сделала, лишь посмотрела хмуро, поцеловала в лоб и велела за стол садиться. Я почтительно поприветствовала всех собравшихся к трапезе, осведомилась о здоровье Оленьки, с искренним облегчением услышала, что она хоть и слаба, но уже пришла в себя и даже смогла шёпотом попросить воды, и спросила о причине отсутствия за завтраком дядюшки Василия Харитоновича и соседа, господина Колокольцева, коий, насколько мне было известно, покидать нас и возвращаться в своё родовое имение не планировал. Есть у меня предположение, что Фёдор Иванович испытывает нежные чувства к тётушке, но, увы, Софья Витольдовна упрямо сего не замечает, а точнее, не желает замечать.
- Оба вчера перебрали того да больше, вот и отсыпаются, - хохотнул Фёдор Витольдович, снисходительно оглядывая присутствующих, и поцокал языком. – Право, сестрица, не понимаю я, отчего ты терпишь их в нашем дому.
- Потому и терплю, что это мой дом, - отрезала тётушка, - и я вольна поступать в нём так, как сочту нужным, и привечать тех, кого захочу, никому отчёта за свои дела не давая.
Дядюшка побагровел и уткнулся в тарелку, Катюшка чуть слышно хихикнула, получив полный ледяного холода взгляд от матушки, а красавица Люба поправила кокетливый завиток, который куафёр сетями амура называет, и обратилась к Алексею Михайловичу, глядя на него так, словно он был тортом, коий ей предстояло съесть, наслаждаясь каждым кусочком:
- Господин Корсаров, а как продвигается расследование убийства нашей соседки? Вам удалось выйти не след преступника?
Вот ведь бесстыдница, и вовсе её не покойная Дарья Васильевна интересует, она госпожу Васильеву терпеть не могла, а следователь! Да если бы он приказал, эта стыдодейка прямо на стол бы перед ним легла, юбки до ушей задрав! Я запыхтела сердитым ёжиком, за что удостоилась удивлённого взгляда от сидящего по правую руку Прохора Милорадовича. И чему он, спрашивается, дивится, маменька его, например, всё правильно поняла и на Любу тоже весьма неодобрительно взглянула.
К моему удовольствию, Алексей Михайлович на призывы этой… блудницы вавилонской, прости меня господи, не отреагировал, губы чинно салфеткой промокнул, морса вишневого из бокала отпил и ровным тоном, словно обсуждение погоды касалось, ответил, лишь на миг взглянув на особу, вопрос задавшую:
- Прошу меня простить, сударыня, но в интересах следствия я не могу обсуждать ни с Вами, ни с кем-либо ещё подобные вопросы.
- И правильно, - тётушка прихлопнула ладонью по столу, - за завтраком да о мертвяках, тьфу,
