удержался и продемонстрировал прототип реально компактного «Гейм энд Вотч» — на частично японской элементной базе, и попросил подопнуть Внешторг — японцы-то у себя уже потихоньку производство разворачивают, а у нас конь не валялся. Увы, ничего не поделаешь — если бы можно было ускорить бюрократию, я бы с радостью это сделал. Оставив техзадание на микрофон, погрузили в «Запорожец» три десятка «Одиссей» из первой промышленной партии в полмиллиона приставок. Все, увы, на экспорт к европейским и азиатским соседям, но конвейер крутится, и следующая партия пойдет на внутренний рынок — сначала по госзаказам Министерства образования, для оборудования «игровых комнат» в Домах Культуры. В нашем совхозе появится в первую очередь — прямо сегодня.
— Вот и закончилось мое бегство от ЦДЛ, — горько вздохнул я, когда мы поехали к следующему объекту.
— Нужен тебе этот Успенский, — поморщилась Вилка.
Имеет право — по итогам изучения собранной на папу Матроскина «папочки» Эдуард Николаевич был признан неприятным типом. Грустно, но надо разграничивать контент и автора — Ролан Барт же чистую правду нам говорит.
— Нужен, — вздохнул я.
На «Пингвин» и даже «Потемкина» Успенский не согласился — есть же специальный писательский ресторан, в нем «стрелку» и забил. Припарковались, забрались на крылечко, швейцар сильно удивился, но дверь открыл. Направляясь за тетенькой-администратором через прокуренное помещение под удивленными взглядами впервые меня здесь увидевших литераторов, нарочито-громко делился чувствами с Виталиной:
— Будь я поталантливей, я бы сейчас выдал что-нибудь типа: «Дубовые стены обеденного зала были коричневые, прокаленные, пропитаны табаками курильщиков, запахами кофейных зерен, дымком жареного мяса, ароматами вкусных вин. Отломи ломтик дубовой доски, кинь в кипяток, и вода станет темнеть, как в чашечке кофе. Пей, смакуя, маленькими глотками, вкушай, дожидаясь, когда появятся галлюцинации. Тебе вдруг явится Максим Горький, похожий на моржа, с вишневой трубкой, только что провозгласивший мистическое учение соцреализма».
Вилка в ответ на цитату из хорошего писателя Проханова рассмеялась и спросила:
— А почему «мистическое»?
— А где это видано, чтобы любовная линия чисто фоном для перевыполненного плана служила? — гоготнул я. — Мистика она и есть мистика.
Близлежащие советские акулы пера как бы невзначай зацарапали карандашиками в блокнотиках. Больше доносов хороших и разных! Прямо сейчас хрен кто отправит, но, если с дедом что-то случится, все пойдет в удручающе-толстую папочку с грехами Сережи Ткачева — немало я наворотить успел такого, что со «старым» СССР никак не сочетается. А еще — шепотки:
— Типография!
— Валюта!
— Внук!
— Подойди! Сам подойди!
И, что характерно, ни одного знакомого лица — одни соцреалисты сидят, которые к моим временам успели надежно смыться ветрами времен. Не как что-то плохое — каждому времени свои песни, свои книги. К человеческим качествам присутствующих тем более претензий нет и быть не может — я же их не знаю.
Успенского еще нет, так что заняли столик в дальнем углу второго этажа, и я, не выдержав, открыл нараспашку окно — ну накурено! Осмотрев меню, ограничился какао и оладушками с клубничным вареньем. Вилка предпочла салатик из овощей и несладкий чай.
— Вечная диетчица! — подколол я ее.
— Моя идеальная фигура — ценный государственный актив, который позволяет держать на поводке актив еще более ценный! — указала на мою бедовую голову.
— Такая вот у нас извращенная романтика, — вздохнул я.
Когда оладушки наполовину закончились, по лестнице взобрался опоздавший на восемь минут Эдуард Николаевич. Помахал рукой, поздоровались, дали мэтру время заказать себе обед.
— У меня к вам коммерческое предложение, Эдуард Николаевич. Мне нужен образ Чебурашки — будем шить мягкие игрушки на экспорт в Японию — там пару раз мультфильм прокрутили, и придуманная вами зверушка очуметь как понравилась аборигенам. Компания Bandai решила воспользоваться моментом и направила официальный запрос в наш Минкульт.
— А ты тут каким боком? — задал Успенский вполне закономерный вопрос.
— А я тут по привычке, — развел я руками. — На правах первого освоившего японский рынок советского культурного деятеля и по просьбе старших товарищей. Из-за поправок в законах об авторском праве мы не можем просто взять вашу интеллектуальную собственность и распорядиться ей по своему усмотрению. Ваша доля — одна сотая процента с продаж игрушек в инвалютных чеках и турпутевки в Японию для всей семьи по первому требованию.
— Маловато будет, — заметил он.
— Больше все равно никто не даст, — вздохнул я.
— Но тебе-то дают, и в валюте, — проявил он осведомленность.
— Но я-то внук, а вы, извините, нет, — парировал я.
Лень объяснять потому что.
— Согласен, — пожал он плечами.
— Передам товарищам, на днях ждите вызов в Минкульт. Не пожалеете, Эдуард Николаевич.
Пожал руку не слишком-то довольному писателю, сунул в рот три оставшихся оладушки, оплатил счет, и мы с Виталиной покинули неуютную локацию.
— Поехали-ка к товарищу Мамлееву, — решил я. — Который писатель.
— Поехали, — вздохнула Вилка.
Не понравилось ей распространяемое самиздатом (который по негласному приказу у нас нынче стараются особо не «душить», если там нет призывов к свержению Советской власти) творческое наследие первого настоящего Советского постмодерниста. Да и мне не особо, если честно, но в рамках врыва СССР в общее культурное пространство планеты он нам очень даже пригодится.
Еще три года назад мы бы обнаружили товарища Мамлеева в коммунальной квартире барака в Южинском переулке. В двух принадлежащих ему комнатах собирался так называемый Южинский кружок, характеризующийся повышенной тягой к мистицизму и эзотерике. Сиречь — кружок мракобесов-контркультурщиков. Ныне барак снесен, а семья Мамлеевых переселилась в коммуналку получше — в новостройке. Собрания кружка продолжаются, но сегодня у них «окно». Почему товарищ Мамлеев дома посреди рабочего дня? Потому что на работу ходит вечером — математику преподает в вечерних школах.
Вошли в подъезд, позвонили в нужный звонок коммуналки на третьем этаже, подождали.
— Где этот «шатун»? — скаламбурила Вилка, обыграв название романа мэтра.
Нажал на кнопку еще раз.
— Дверь вынести? — любезно предложил дядя Федя из КГБшной охраны — они по регламенту на площадке этажом ниже обосновались.
— Нет, но спасибо! — ответил я.
По ту сторону обитой дермантином двери раздались шаги.
— Кто там?
— КГБ! — ответила Виталина.
Юрий Витальевич Мамлеев, одетый в махровый халат и шлепки, открыл с миной обреченности на лице.
— Здравствуйте, Юрий Витальевич! — улыбнулся ему я. — Дело у меня к вам архиважное.
Пожевав губами
