тебя в сиденье… А мысль одна: пусть камнепад, но не каменный мешок…
Каменный мешок — уловка душманов. Завидев издалека колонну, они закладывают мины выше дороги, на горных кручах, нависших над ней, Одну взрывают впереди колонны, другую — позади. Одновременно. Тогда пути отрезаны. Тогда — держать бой.
Он мог бы вылететь самолетом, полковник Дынин. И встретить колонну в пункте назначения. Да так и положено ему: не только эта колонна на попечении полковника, десятки подразделений спецчастей, начальником политотдела которых он является. Сотни неотложных дел в одном, в другом гарнизоне… Но в который уже раз, инструктируя офицеров, возглавляющих очередную колонну с грузом для Афганистана, он принимает решение идти с ними. Почему? Можно так самому себе и другим объяснить: у него опыт. Опыт службы и жизни. Опыт преодоления этих дорог и опыт Великой Отечественной войны. И все-таки не только это. Еще в кармане кителя — письмо. И в нем такие слова:
«Тружусь, как надо. Тут такое дело, Миша: если однажды был комсоргом, то это — навсегда».
Письмо от Сапрыкина. Того самого старшего сержанта Сапрыкина, что спас ему жизнь в бою. Нашли-таки они недавно друг друга, комсорги огненных лет…
Жизнь разводила и сводила однополчан. В дальних гарнизонах, где-то на узловых станциях, в доме ли отдыха или приморском санатории вглядывались друг в друга, уже поседевшие.
— Комбат Николаев?
— Здравствуй, комсорг!
В Москве, уже потом, после Победы, когда Дынину вручали диплом и золотую медаль за успешное окончание Военно-политической академии, седовласый полковник, представитель Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота, сказал: «А ведь я вас знаю, вы — комсорг Миша».
Однажды он сам, подняв с пола выпавшую из альбома фотографию военных лет, долго всматривался в нее: «Неужто это я?» Время делает свое: серебрит виски, бороздит лицо морщинками. Но Дынина узнавали, как выразился начмед части по «кардиограмме дел». В каждое дело он вкладывал свое сердце.
Сердце… Раньше Дынин и не чувствовал его. Теперь вот оно нет-нет да и напомнит о себе. То ноющей болью, то резким и острым покалыванием в самые неподходящие моменты. Годы берут свое: как-никак скоро 60 стукнет. Осенью — на пенсию. Он давно бы ушел сам, да член военного совета не отпускает, говорит: «Вы у нас, как боевая реликвия, один ветеран-фронтовик на весь округ, пусть молодежь ваш опыт перенимает, учится всегда оставаться юным душой и сердцем». Душой — да, Дынин постоянно живет заботами и радостями молодого воинского поколения. А вот сердце…
Михаил Львович вспомнил, как сильно забилось оно, когда начальник штаба округа сказал ему на инструктаже: «В горах Гиндукуша вашу колонну встретит подвижная бронегруппа полковника Остапенко и будет сопровождать до Саланга». Чтобы убедиться, что это тот Остапенко, с которым его дважды уже сводила служба, Дынин переспросил: «Остапенко… Дмитрий Львович?» — «Он самый», — подтвердил генерал-лейтенант.
Дынин рад был встретиться со своим бывшим приятелем и вместе с тем ощущал беспокойство, даже какую-то тревогу. Виной тому было поведение Остапенко, его рационализм, расчетливое отношение к товарищам и к нему, Дынину, во время второй встречи, которая состоялась лет десять назад.
…Майор Дынин служил тогда в должности заместителя командира батальона по политической части. Дело было накануне отчетно-выборного партийного собрания. В полк прибыл инспектор политуправления округа подполковник Смирнов Аркадий Васильевич. Он решил побеседовать с Михаилом Львовичем. Но так как у замполита времени было в обрез, согласились вместе пройтись до стрельбища пешком, в пути и поговорить.
Шли, беседовали о разном, и тут послышался звук мотора — их догонял запыленный уазик. Дынин приложил руку к фуражке. Сидевший рядом с водителем подполковник слегка кивнул головой, и машина, не сбавив скорости, промчалась мимо, окутав обоих офицеров облаком рыжей пыли.
— Мог бы и подвезти до стрельбища, — вздохнул Михаил Львович. — Наш начальник штаба…
Несколько минут шагали молча.
— Субординация, — заговорил Дынин. — Без нее, понятно, не служба, а артельщина. Только вот начштаба наш, подполковник Остапенко, понимает ее по-своему. Любое отклонение от официальных отношений, даже во внеслужебное время, считает нарушением уставов, чуть ли не развалом дисциплины… Знаете, что он мне однажды посоветовал? — Дынин замедлил шаг. — Пора, говорит, вам, товарищ майор, вырастать из комсоргов… А может, действительно пора?
Дынин посмотрел вдаль, туда, где скрылась за поворотом машина.
— Понимаю, что этим хотел сказать мне Остапенко. Но нет, не принимаю. Масштабы моей работы другие? Обязанности возросли? Круг ответственности расширился? Все так. Но люди, они ведь — что ни человек, то целый мир.
Несколько минут шли молча.
— Вот любит повторять Остапенко: «Шутке — минутка, делу — час», — вновь заговорил Дынин. — Все правильно. Но есть у нас, например, прапорщик Трофим Гужвенко. Мастер своего дела, скажу я вам. Но очень раним, иной раз и шутку может в обиду принять. А вот сержанту Кумскому шутка сил добавляет. А сам он? На марше без таких, как Кумский, роте, кажется, и часу не обойтись… Объясни вот такое Остапенко. Нет, у него и шутка — по регламенту.
— Ладно, — сказал Смирнов, — дойдем до стрельбища и пешком.
— Да разве дело в этом? — вздохнул Михаил Львович. — Конечно, дойдем.
Смирнов не понял всей боли в его словах. Аркадий Васильевич сам недавно пришел в политуправление. Но имел замечательное свойство характера — тонко улавливать настроение человека, слышать струны его души. Перемена в настроении Дынина его удивила. Но он промолчал. Ждал, что собеседник сам объяснит.
…Подполковника Остапенко Дынин знал давно. Долгое время служили в одной части, дружили семьями. Но военная служба распорядилась так, что разошлись их пути.
И вот они встретились через семь лет. Увидев Остапенко на пороге штаба, Дынин подлетел к нему и обнял:
— Как я рад!
Остапенко был явно смущен, ведь рядом стояли его подчиненные:
— Здравствуй…те, товарищ Дынин, — поправляя галстук и скрывая этим жестом замешательство, поздоровался он. — Какой у вас ко мне вопрос?
Дынин растерялся. Подумал: время служебное, а он тут со своим личным… Извинился и тоже перешел на деловой тон, придумав какой-то «вопрос». Решил, что надо встретиться с Остапенко вечером.
— Приходи в гости. Вот уж поговорим.
— Ладно, — согласился Остапенко. Затем, полистав записную книжку с видом человека, решавшего сложнейшую задачу, добавил, что вечером, вообще-то, можно.
Жена Дынина испекла пирог. Ждали старого друга семьи.
Не доходя до калитки, Остапенко остановился. «Может, не уверен, правильно ли запомнил наш адрес?» — сказал Дынин жене и вышел навстречу. Однако Остапенко уже повернулся обратно и быстро удалялся…
На следующее утро он сам подошел к Дынину:
— Ты извини, вчера совсем закрутился. А тут вот еще что… Ну, понимаешь… Субординация. Правильно ли нас поймут в полку?
Год
