Книга Пациент - Джейн Шемилт

Июнь 2017 года

После того как все ушли, мне долго казалось, будто в ушах звенело эхо. Лай полицейских собак, пронзительное тявканье Пеппера, злобные выкрики Блейка — все эти звуки обитали на кухне, словно сами по себе. Они заглушали более тихие голоса — мой и женщины из полиции.

Ее подход отличался от маневров инспектора Уэйнрайта. Она вела себя уважительно, мягко, предупредительно, и я сообщила ей то, о чем рассказала Офелия — о стремлении Блейка завладеть имуществом Люка. О долгах Блейка, о его ревности и слежке. И о циталопраме. Вызвав у Люка психоз, Блейк успешно свалил на шурина убийства, которые совершил сам. Это было вполне в его духе — убрать соперника с дороги, отняв при этом все, что тот имел. Я не рассказала лишь о Ван Гоге. И Офелия наверняка промолчала, Блейк тоже — они оба не хотели быть обвиненными в попытке украсть бесценное произведение искусства. Если бы я призналась полиции, что хранила картину Ван Гога, ее забрали бы как вещественное доказательство, а подтверждений того, что великий художник действительно подарил ее прапрадеду Люка, могло и не быть. В таком случае Люк рисковал бы никогда не получить картину обратно.

Женщина-полицейский сказала, что благодаря отдыху и лечению Люк постепенно восстанавливается. Она намекнула, что в свете вновь открывшихся обстоятельств с него очень скоро снимут все обвинения.

Я отказалась ехать на осмотр в больницу. Горло болело, но я не хотела привлекать к себе внимание. Мне нужен был покой. Нейтан уже выехал в аэропорт, но до его возвращения оставалось еще несколько часов.

Когда все ушли, я поднялась наверх, достала из кофра футляр, развернула картину и положила ее на кровать. Это была работа самого известного в мире художника в период полного расцвета его творческих сил, как я могла не понять, что это такое?

Когда я разглядывала ее в прошлый раз, у меня мороз прошел по коже. Смешиваясь с моим ужасом, с холста сочился страх Ван Гога перед его собственным безумием. Но сегодня я увидела, как ветви деревьев, будто сбросив оковы, свободно отдаются дуновению ветра, как солнце пробивается сквозь свежую листву. В тот раз я не заметила возле олив желтую линию, протянувшуюся вдоль грубо сработанной коричневой изгороди, потому что смотрела с очень близкого расстояния. Когда я отступила назад, она превратилась в тропинку, ведущую между деревьями вверх, к сверкающим горам и облакам, к пространству и свободе. Я подумала о Ван Гоге. Представила, как он стоял с запрокинутой головой и вдыхал чудесный свет, впитывая целебную силу, о которой говорил Люк.

Соборный колокол пробил одиннадцать и возвратил меня в реальность. Мне нужно было встретиться с Лиззи. Должно быть, рассказ Блейка об их отношениях и совместном отпуске был неуклюжей попыткой шантажа. Она не имела ни малейшего представления ни о его планах, ни о его преступлениях, и я хотела рассказать ей все до того, как это появится в новостях.

Я убрала картину в кофр и повесила его на крючок за дверью в своей новой комнате, чтобы она была рядом, когда я ложилась спать. Сверху я снова накинула халат. Картина принадлежала Люку, и я должна была ее беречь, пока не придумала бы, как вернуть.

Я пошла в библиотеку. Вернее, наполовину пошла, наполовину побежала. Я чувствовала, что должна торопиться, но не понимала, почему. К тому времени, как я туда добралась, я основательно запыхалась. Парень Лиззи сидел за столом, никого из его учеников сегодня рядом не было. Я уже воспринимала его как своего, с его копной темных волос и ссутулившейся в кресле фигурой. Он читал, но Лиззи нигде не было видно. Я подошла ближе, но парень не поднял глаз.

— Привет. — Казалось странным, что так и не знала его имени.

Он посмотрел на меня, зажав пальцем страницу, на которой остановился.

— Вы не скажете, где Лиззи?

Задумчиво глядя мимо меня, он покачал головой, будто никогда не слышал этого имени. Он что, застеснялся? Растерялся?

— Лиззи, которая здесь работает.

Я хотела добавить, что скромничать ни к чему и я знаю, что Лиззи носит его ребенка, моего внука. Я не смогла сдержать улыбки, все было еще так ново, так поразительно.

Парень уставился на меня, подняв брови. Вблизи на его щеках были заметны щербинки от прыщей.

— Лиззи Гудчайлд, — уточнила я. Эта шарада начала меня раздражать. — У нее длинные темные волосы, я видела вас вместе…

— А-а, библиотекарь! — Его лицо прояснилось. — Чем я могу помочь?

— Где она?

— Она была здесь. — Парень оглядел зал. — Наверное, ушла.

— Когда?

— Лучше спросить у сотрудников. — Он опустил глаза в книгу.

— Я думала, вы с ней… друзья.

— Она вам так сказала? — Явно обрадованный, он снова поднял взгляд.

Я ошиблась в очередной раз. Я видела то, что хотела видеть, вместо того, что было на самом деле, и сделала неверные выводы. Лиззи выглядела счастливой, но не этот парень был тому причиной. И не он был отцом ее ребенка.

Молодая женщина за стойкой выглядела как юная мисс Хани из романа Роальда Даля «Матильда» или как я представляла себе мисс Хани с ее молочно-белой кожей, выбившейся тонкой прядью светлых волос, мягкой вопрошающей улыбкой. Я улыбнулась ей в ответ, хотя это далось мне с трудом. Я чувствовала, как дрожат мои губы.

— Я мать Лиззи.

— Какая удача! Значит, я могу отдать вам это.

Она наклонилась за стойку и достала матерчатую сумку с принтом в виде книг. Внутри были туфли, ежедневник с нетронутой упаковочной лентой вокруг, который я подарила Лиззи, когда она только начала работать, и кружка из дома.

— Они очень спешили на самолет. Немудрено, что она забыла. — Женщина протянула мне сумку, но я, должно быть, выглядела настолько озадаченной, что она рассмеялась. — Лиззи и сестра ее мужа. То есть будущего мужа. Такая милая девушка с густыми светлыми волосами. — Она снова залилась звенящим смехом, который раздражал бы, если слышать его слишком часто. — Я уверена, что не выдаю никаких секретов. Вам, конечно, известно, что ее брат — отец ребенка Лиззи. — Она заправила волосы за уши, и ее улыбка стала мечтательной. — Не могу не завидовать вашей дочери, только вы ей не говорите. Мне тоже хотелось бы уехать в Калифорнию.