Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
Ситуацию усиливало накопление информации о противоречивой статистике, колебаниях и ошибочных решениях властных инстанций. За разъяснениями официальных лиц о неэффективности масок на здоровых людях следовало введение масочного режима с угрозами санкций за его нарушение. Но таких санкций не последовало, а высшие чиновники и другие ньюсмейкеры публично представали на экранах без масок и с нрарушением социальной дистанции. Объявление о нерабочих неделях («каникулах») в начале эпидемии и снятие ограничений на ее пике. Самоизоляция, удаленный режим работы, закрытие кафе, парикмахерских, ремонтных сервисов, но безостановочная работа крупных предприятий с массовым пассажиропотоком к ним в переполненном общественном транспорте. К этому можно добавить стиль выступлений официальных спикеров, не способствующий эмпатии, которая столь важна в критической ситуации.
36 % опрошенных за период кризиса слышали больше критики власти за принимаемые решения, чем одобрения, и только 15 % – больше одобрения. И что особенно важно в контексте нашего рассмотрения – за время кризиса 27 % перестали доверять официальной информации в силу двух причин: противоречий в информационном поле и обиды на несправедливость принимаемых решений [Пазл доверия 2020: 8]. Но не менее дискомфортна и даже опасна трансляция сетевыми спикерами безответственной информации конспирологического типа, происхождении коронавируса, его опасности, способах лечения [Леонтьев 2020; Семенец 2020]. И все это на фоне того, что, по мере развития, событий фокус внимания и запрос на информацию смещался с самой болезни на общее понимание происходящего, на предстоящий период восстановления: люди хотят видеть и понимать перспективы (работы, учебы, досуга, возможности поездок), планировать жизнь свою и своих детей. И отсутствие внятных ответов – один из итогов обсуждения развития ситуации на июнь 2020 года [Пазл доверия 2020: 12–13].
Другими словами, именно безответственность транслируемой информации разрушала социальное доверие. Таким образом, результаты аналитики САЦ «Платформа», полученные ближе к спаду пандемии, в целом подтверждают наши выводы, сделанные на ее пике.
Все вышесказанное относится к симптоматике цикла (еще не завершенного на всех уровнях) переживания обществом глубокого стресса. Но в этом цикле выражается и более масштабный переход. Чрезвычайно показательна оценка ситуации, когда компетентные мнения уравниваются с мнениями инфлюенсеров, случайных людей и (псевдо)интеллектуалов, выраженная 24-летним журналистом Кириллом Фокиным «Есть ощущение, – пишет он, – что мы (в особенности молодые люди, мои ровесники и вокруг нас) прошли важный этап эмансипации интернетом и свободой слова: и теперь на смену необходимости «обрести голос» и высказать «мнение» должны прийти добродетели новые: умеренность в оценках и адекватность в суждениях.
«"Говорить!" – необходимо, особенно в условиях такой страны, как Россия-2020, но именно в ситуациях, близких к кризисным, познается ценность добровольного молчания. Сказать-то всегда есть что – вопрос в том, какой в высказывании смысл и кому оно сможет (если сможет) помочь» [Фокин 2020].
«Коронавирус заставил всех вспомнить, зачем нужны факты. От антипрививочников и от людей, верящих в полумифические методы лечения тяжелейших болезней, страдает медицинская безопасность целых обществ, страдает благополучие людей… Это не менее опасно, чем дискредитация демократических институтов… Информационные войны действительно близки к войне религий. А сейчас участвовать в них может каждый человек из своего дома. Поэтому нужны новые концепции, новые правила, новая этика, новые законы, переосмысление свободы слова» [Грозовский 2020].
У нас на глазах изменилась смысловая картина мира поколений, прошедших эмансипацию интернетом: в кризисной ситуации на смену необходимости высказать мнение приходит умеренность в оценках и адекватность в суждениях, ценность добровольного молчания. Свобода слова важна как слова ответственного, способного помочь, обезопасить. Речь о взятии ответственного слова. В этом плане полезным является использование полузабытого концепта парресии как свободного и ответственного высказывания и фигуры парресора.
За термином «парресия» (παρρησία, parrhēsía), происходящим от греческих корней πᾶν (все) и ῥῆσις (речь, высказывание), в античных и христианских дискурсивных практиках закрепилось применение к ситуации высказывания искреннего, откровенного и ответственного. Анализ этого концепта, проведенный М. Фуко [Фуко 2010a], показал, что герменевтика парресии позволяет вывести качества коммуникативного контента за рамки логических и трансцендентальных критериев истинности к прагматическим и этическим контекстам дискурсии. В этом случае акцент переносится с оценки истинности на отношение к истине, на феномен «взятия слова» и ответственности за высказанное, с учетом возможной негативной реакции – как отдельных адресатов, так и целых сообществ, гнев и возможные санкции.
В Античности парресия была связана с «изегорией» (равенством речи) и «изономией» (равным участием свободных граждан полиса в осуществлении власти). Благодаря этому парресор «брал слово» во всем контексте (политическом, экономическом, моральном, религиозном) жизни социума [Walzer 2017]. И для некоторых парресоров, как известно из случая с Сократом, это заканчивалось печально.
М. Фуко, заставший начало формирования современной сетевой коммуникации, отрицал возможность полноценной парресии в современном мире, в котором технологии коммуникации позволяют речи оторваться от истинности, делая речь все более безответственной. И расцветшие у нас на глазах вербальные и невербальные фейки, переполнившие медиа, вроде бы, это подтверждают. Поэтому, до самого последнего времени доминантной выступала характеристика паррессии как анахронизма «бесстрашной речи» (fearless speech), уместной в Античности, но не в современности, которой характерна свобода слова (freedom of speech). В этой связи, эти два концепта даже иногда противопоставляются друг другу на том основании, что для современного социума характерны институты либеральной демократии с ее фундаментальными правовыми гарантиями свободы слова и совести, как гарантиями человеческого бытия как такового. Дело даже доходит до альтернативы выбора между популистским авторитарным режимом с парресией и демократией со свободой слова [Karadut 2018], а претензии на парресию рассматриваются как угроза для свободы и равенства со стороны некоей привилегии немногих [Bejan 2017].
В наши дни приходит понимание, что вменяемость, свободная ответственность – лучшая гарантия безопасности применительно к современным дискурсивным практикам публичных коммуникаций, в которых владельцы сетевых аккаунтов получают исключительные возможности «брать слово» по самым различным вопросам: от фактов личной жизни до дискуссий на научные, политические и религиозные темы.
Осмысление возвращения парресии вполне соотносится с философией поступка как вменяемого (рационального и ответственного) действия, включая публичную речь, предложенную М.М. Бахтиным [Бахтин 1986]. В новейшей философии также диагностируется миропонимание, сменяющее постмодернистский деконструктивизм – метамодернизм с его переходом от тотального остранения смыслов к их новой целостности, а главное – искренности [Metamodernism 2018; Павлов 2018]. Речь идет не о наивности и романтизме, а о том, что современный художник, политик, ученый, любой человек, претендующий на высказывание своей точки зрения, выступает, фактически, как античный парресор, ответственно с открытым сердцем говорящий (возможно – горькую) правду «городу и миру». И, если он «берет слово», то сам этот факт, как и публично произнесенное (написанное) слово выступает как поступок вменяемого актора, понимающего меру и глубину своего «не алиби в бытии». А в условиях тотальной медиализации в цифровом формате эта ответственность обретает все новые и новые измерения, являющиеся серьезнейшими вызовами традиционным представлениям о морали и праве.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
