– Ты совершил большой промах. Но не потому, что доверился ей. Ты не сказал ей о своей любви. Она хотела расколоть тебя на пляже, но ты промолчал. Видимо, счел, что признаваться в любви шлюхе недостойно тебя. Этим ты ее погубил… Я спросил ее: «Мок признался тебе в любви?» Она ответила: «Нет». И она стала мне не нужна… Если бы ты признался ей в своих чувствах, она пребывала бы теперь не на дне Одера, а вместе с твоим отцом…
Мок выстрелил. Рютгард молниеносно упал на бок, и пуля пролетела мимо, угодив прямо в альбиноса. Стекло разлетелось, формалин хлынул на скорчившегося на полу Рютгарда, могучий бледнолицый негр разломился где-то на высоте колен и выпал из аквариума. Мок вскочил на стол и снова прицелился, но, подумав, опустил ствол. Рютгард лежал, широко разинув рот, глаза его выражали крайний ужас. К пиджаку пристали кусочки тела альбиноса. Казалось, доктора хватил удар.
Бреслау, понедельник, 29 сентября 1919 года, половина второго ночи
– Жив, – произнес доктор Лазариус, касаясь шеи Рютгарда. – Это только шок.
– Спасибо, доктор. – Мок облегченно вздохнул. – За дело. Как договорились.
Лазариус вышел из кабинета в темный коридор и крикнул:
– Гавлицек и Лениг! Ко мне!
В Институт патологической анатомии вошли двое рослых мужчин в резиновых фартуках. У обоих волосы были разделены прямым пробором, а над верхней губой горделиво вились усы. Один из санитаров ловко вытер с лица Рютгарда остатки формалина и размякших тканей альбиноса, другой усадил Корнелиуса на стул и влепил ему звонкую пощечину. Рютгард открыл глаза и непонимающим взглядом уставился на страшные экспонаты.
– Раздеть его! – бросил Лазариус. – И в бассейн!
Спустившись по лестнице на первый этаж, полицейский и патологоанатом зашагали по нескончаемым ледяным коридорам, выкрашенным в бледно-зеленый цвет. Вдоль стен стояли каталки, на которых покойники отправлялись в свою последнюю поездку к доктору. Поворот, еще поворот – и они вошли в выложенное кафелем помещение, значительную часть которого занимал бассейн двухметровой глубины. В бассейне стоял, трясясь от холода, голый Корнелиус Рютгард. Подчиненные Лазариуса, отвернув огромные краны, наполняли гигантскую ванну водой, пахнущей формалином.
– Благодарю вас, господа! – сказал Лазариус санитарам и вручил им несколько банкнот. – А теперь домой! Возьмите извозчика за мой счет! Что останется – ваше.
Лениг и Гавлицек наклонили головы и исчезли в необъятных коридорах. Лазариус также откланялся.
Мок остался один. Вода уже была Рютгарду по пояс, и Эберхард крутанул колесо крана, будто штурвал повернул.
Рютгард весь дрожал, волосы у него на теле слиплись в мокрые косички.
– Боишься покойников, а, Рютгард? Видишь крышку? – Мок надел резиновый фартук и показал на прикрытое заслонкой отверстие в стенке бассейна. – Отсюда выплывут жирные рыбы… Их будет много. И тогда я снова открою кран, пока бассейн не наполнится до краев водой с формалином. Тебе ведь нравится запах формалина? Помнишь, как в Кенигсберге после первых занятий в прозекторской ты ел суп из огурцов? Только поднес ложку ко рту, а у тебя из-под ногтей пахнет… Ты мне сам рассказывал под Дюнебургом, когда отдавал мне свои порции супа из огурцов. Отвечай на вопросы, а то придется поплавать в формалине вместе с жирными разлагающимися рыбами.
– Если ты будешь меня пытать, – завопил из бассейна Рютгард, – то рано или поздно убьешь. У меня сердце разорвется при виде первого же трупа. Не будь идиотом! Убей меня, когда уже освободишь их из подвала…
– Ты сказал «их». – Мок присел на корточки на краю бассейна. – У тебя в руках мой отец. При чем тут «их»? Ведь ты сам сказал, – в душе Эберхарда вспыхнула надежда, – что Эрика на дне Одера. Блефовал, что ли?
– Профан, – в покрасневших глазах Рютгарда сверкнула насмешка, – эринии двух людей сильнее, чем эриния одного человека… Это же ясно… Простая арифметика. Мне надо было найти еще одного человека, которого ты любишь. Кроме твоего отца и вместо девки, которой ты не хотел признаться в любви.
– И кого ты нашел? – встревожился Мок.
– Есть такая, – безумно захохотал Рютгард, подпрыгивая и хлопая себя по белым ляжкам, покрытым синяками. – Ты гулял с ней ночью по парку, изображал поклонника, говорил ей комплименты… По ее словам, ты в нее влюбился… Ее я пока не убил. – Рютгард сложил руки трубой и приставил ко рту. – Я только посадил под замок мою Кристель, мою дочку… Она, как могла, помогала мне в гипнотических экспериментах. А теперь она вместе с твоим отцом… Она и твой старик – гарантия моей неприкосновенности…
– Вот почему ты так переменился в лице, когда я под гипнозом упомянул, что полюбил Эрику Кизевальтер… – тихо произнес Мок. – Ты понял, что зря вверг свою дочь в темницу… Под замок следовало посадить Эрику, уж на ее-то смерть тебе было бы наплевать…
– Верно. – Рютгард уцепился за края бассейна и подтянулся, глядя Моку прямо в глаза. – Но я разлюбил Кристель… Слишком часто она мне изменяла. К тому же толку от нее сейчас никакого. Она уже не хочет подвергаться гипнозу. Говорит, у нее потом боли… Ненавидит меня. Оглянуться не успеешь, как она бросит меня ради какого-нибудь засранца…
Мок с отвращением отодвинулся от Рютгарда. Тот резким движением выскочил из воды, крепко оперся о кафель руками, закинул ногу и наполовину выбрался из бассейна. Мок ударил его в лицо – только плеск послышался.
– Даже не пытайся, – спокойно сказал полицейский. – Лучше отвечай на вопросы. Кто в конце концов написал пресловутый «дневник убийцы»? И кто записал во время сеанса «Надо бежать»?
– Весь этот, как ты его назвал, «дневник» писал я. – Стоя в бассейне, Рютгард потирал малиновую от удара щеку, следы от побоев Смолора язвами краснели на белой коже. – Росдейчер вел только протоколы обрядов. Хронистом братства был я, но переводы Мастера мог записывать только Росдейчер. Когда я вас услышал, то нацарапал что-то на бумаге и спрятался под стол. К тебе в руки попали мои записки. Ты подумал, что их автор – Росдейчер. Тебе ведь незнаком мой почерк. К счастью, в немецких гимназиях не только вдалбливают латинские и греческие словечки, но и прививают каллиграфию Сюттерлина. У нас у всех похожий почерк – и у тебя, и у меня, и у Росдейчера. Ни один суд не поверит графологической экспертизе.
По коридорам эхом раскатился звук быстрых и решительных шагов. В помещение с бассейном вошел Курт Смолор.
– Никого, – задыхаясь, произнес Смолор, – в подвале никого. Только надпись на двери. – Вахмистр протянул Моку бумажку.
– Gnothi seauton, – прочел Эберхард греческое выражение. – Познай самого себя.
Ассистент уголовной полиции бесстрастно посмотрел на Рютгарда и отдал Смолору приказ:
– Поверните этот кран и откройте заслонку. Говори, выблядок, где мой отец?!
Смолор несколько раз повернул штурвал, и вода с формалином хлынула Рютгарду прямо в открытый рот. Когда Курт сдвинул крышку, из отверстия в стенке бассейна показался распухший зеленый труп. Смолор с отвращением посторонился.
