Чем глубже любим мы, тем чаще страсть таю,И крепнет с каждым днем привязанность немая;Но людям прокричать, что нежит грудь твою,Способна только чернь холодная, слепая.Лишь на заре любви я звал тебя поройК душистым цветникам весенних песнопений,В томительной ночи, насыщенной грозой,Все реже говорит любви призывный гений.Так падает напев средь знойной темнотыУ любящей леса, грустящей Филомелы,Когда гудят в роях бессонные кустыИ всюду аромат свои вонзает стрелы.…Да, как она молчит, – молчать хочу и я,Боясь, что досадит тебе любовь моя[7].
Высовываю руки из тепла рукавов, где я их прятала от холода. Сердце слегка поднимается вместе с кучкой засохших листьев у ног. Они кружатся и взлетают, а ветер дает им новую жизнь. Потому что внезапно вижу то, что пропустила. Самое важное из всего этого.
«Филомела», – думаю. Конечно.
***
Бегу прямо к дому Беас и нажимаю на дверной звонок. Увидев меня, миссис Фогг кривится, но все же зовет:
– Беатрис, пришла та Айла Куинн из школы.
Беас отводит меня в свою комнату, заваленную открытками, конвертами от грампластинок, заколками и стеклянными коробками, а на стене висит постер с изображением женщины в корсете, играющей на скрипке. Ее книжная полка полна сборников поэзии, футляр от скрипки стоит в углу рядом с коллекцией смычков. Мы садимся на кровать, и я прячу замерзшие пальцы ног под одеяло.
– Филомела, – говорю Беас, открывая мамину книгу на коленях. – В поэме Шекспир написал о затихших песнях и музыке. Не понимаешь? Филомела! На латинском это соловей!
Вдруг у меня стучит в ушах. Моя теория всегда была только догадкой, но теперь у нее есть основание из чего-то большего. Вспышка чистой, возрожденной веры.
Она вскрикивает и сцепляет руки.
– Я так и знала. Была уверена, что ты напала на след!
Она достает две бутылки кока-колы, спрятанные под кроватью. Они шипят, когда мы их открываем и чокаемся.
Своим хрипловатым голосом она говорит:
– Так теперь тебе остается найти остальные. О! – она хлопает в ладоши. – Позволь мне помочь!
Я чокаюсь с ней содовой.
– За нас, Беас. Давай разделять и властвовать.
В четверг на уроке, когда Дигби отворачивается, она передает мне записку.
ВАРИАНТЫ ПОКРЫВАЛА:
Следы дождя с лица мне осушая[8].
В пятницу передаю ей свою записку.
гипноз
Врач: Видите, ее глаза открыты.
Дама: Да, но ее зрение закрыто.
«Макбет»
Ее глаза расширяются, и она поднимает большие пальцы вверх.
– Завтра принеси все, что смогла найти, – говорю.
– О чем вы обе там шепчетесь? – спрашивает Джордж, отрывая взгляд от микроскопа.
– О мальчиках, – отвечаю.
– О Марго Темплтон, – говорит Беас одновременно со мной и показывает ему язык.
В субботу утром, когда раздается звонок Беас, я добегаю до двери раньше Женевьевы.
– Начнем сначала, – говорю, отводя ее в мою комнату. – Тебе нужна одна из них.
Мы усаживаемся на пол, окруженные книгами, бумагой и ручками, и я даю ей одно из творений Женевьевы, посыпанное корицей и сахаром.
– Грязевая бомба.
Взамен она отдает свой блокнот.
– Вот все, что я нашла в сонетах.
Беру ее список и начинаю сравнивать со своим.
– А ты? – спрашивает она, кусая пончик, покрытый корицей и сахаром.
Тепло и надежда напитывают меня с каждой строкой ее находок, которые я добавляю к своему списку.
– Я искала две вещи, на которых споткнулась раньше, – говорю ей.
– Правильно. Зуб Фрейда. Ты знала, что есть что-то о змеином зубе в абзаце о снах в «Макбете»? – спрашивает она. Беас закрывает глаза и откусывает еще кусочек. – И знаешь, что я украду Женевьеву из-за вот этих вкусностей?
– Я нашла кое-что лучше для снов и зубов в «Ромео и Джульетте», – говорю.
В таком-то вот параде, по ночам,Царица Мэб в мозгу влюбленных мчится, —Любовные тогда им снятся сны;Иль скачет по коленям царедворцев —И грезятся им низкие поклоны;Иль у судьи по пальцам – и емуПриснятся взятки; иль по губкам дам —И грезятся тогда им поцелуи[9].
Здесь описывается фея-повитуха, которая ездит в карете из лесного ореха, – говорю я.