торжественно подарил ей золотой. Старушка взахлёб благодарила.
— Да, — умилился Стивен Уолферт — Это очень благородно.
— Да, — буркнул Батлер. — почему бы нашему адмиралу не подарить бабушке золотой, если в следующем месяце он выжмет своим королевским налогом у неё в три раза больше.
Ещё один золотой Джонс подарил безногому, вечно пьяному моряку, которого на короткой доске приносили на пристань, где он благословлял корабли, после чего они не возвращались, и жил, несмотря на то, что его два раза переезжала карета. Железным принципом безногого моряка было никого не благодарить.
Крейг приказал грузиться.
Строй матросов распался.
Шлюпки медленно, тяжело отходили от берега.
Женщины, как положено, плакали и махали платками.
Фрэнсис Крейг спустился, и матросы разом налегли на вёсла. Потом вёсла подняли вертикально, салютуя провожающим.
Люди на пристани закричали и усиленно замахали руками.
Несколько секунд они видели Фрэнсиса Крейга, который стоял в полный рост в чёрной рамке вёсел и молча смотрел на берег.
День первый
На протяжении пятнадцати миль флотилию преследовали бешеные крики чаек. Стояла чудесная погода. Море под солнцем блестело, как битое стекло.
Матросы работали по пояс голые и изредка обливали друг друга морской водой. За исключением Крейга никто не думал о возвращении. Думать о возвращении во время отплытия считалось дурной приметой.
Вечером маленькая шлюпка доставила на «Мэриголд» Джона Батлера. Батлер, молодой, симпатичный лейтенант Крейга Эдгар Ллойд и сам Крейг спустились в капитанскую каюту. Матрос из прислуги накрыл стол.
— Португальский портвейн, а? — покривился Батлер. — Откуда?
— Из Португалии, — сказал Крейг.
— Я знал одного человека, который считал изменником каждого англичанина, пившего испанское или португальское вино во время войны, — сказал Ллойд.
— Я знал идиотов похуже, — буркнул Крейг.
— А что, разве идет война? — хмуро спросил Батлер.
Ллойд засмеялся. Он чувствовал себя неуютно.
Они сидели три часа и крепко напились.
Крейг сказал, что напивается только для того, чтобы лучше понимать нынешнюю политику. А Батлер говорил, что ни черта не понимает, даже когда напьётся.
— Сейчас пьянство так тесно переплелось с политикой, что невозможно представить попойку без разговоров о ней, — зло сказал Батлер. — Мне плевать, кто придумает законодательный акт, который загонит меня в гроб. Его придумают. Мне плевать, кто придумает новый налог на политические нужды. И его придумают. Плевать! Поговорим о детях.
Ллойд заметно оживился. Он рассказал, что его сестра в прошлом месяце родила девочку. Она без ума от ребёнка. Говорит, что много пришлось пережить, пока родила.
— Боль при родах женщины ставят в вину мужчинам, — сказал Батлер. — Как и то, что они, женщины, путаются с любовниками, как и то, что не красивы, как и то, что умирают.
Ллойд продолжал: сестра не может спать, если не спит дочь. Ночами напролет тихо поёт колыбельные и никому не жалуется, что не досыпает.
Колыбельные.
Крейг помнил их.
— Сестра гордится, что подарила девочке жизнь, — улыбнулся Ллойд.
— Всему начало — жизнь, — сказал Крейг, глядя на пустой бокал.
— Всему конец — человек, — сказал Батлер.
Они пили до полуночи. Затем Батлера погрузили на шлюпку и отправили на «Плутон».
Эдгар Ллойд торчал на палубе, свесившись за борт.
Крейг сидел в каюте и глазами мутными, как запотевшее стекло, наблюдал за слугой, который поспешно убирал со стола.
День второй
Погода не изменилась, только усилился ветер. Зарифленные паруса надулись, как неравномерно набитые мешки.
Крейг поднялся на палубу. Солнечный мир ударил в глаза. Чаек не было. «Плутон» Батлера, идущий впереди, чуть отклонился на восток. «Сван» Уолферта и «Юдифь» Прайса шли довольно ровно в полумиле позади.
Крейг приказал поставить на ветер паруса. Спросил у боцмана, где Ллойд. Боцман сказал, что, наверное, спит.
Ллойд появился к обеду. Белки его глаз были желтые, как нечищеные зубы. Он попросил прощение.
К вечеру корабли вошли в Бискайский залив.
Крейг лёг рано и быстро уснул.
День третий
Погода не изменилась.
Вечером на шлюпке прибыл Батлер. Он сказал, что у него всё в порядке и что он готов продолжить.
Позвали Ллойда и опять напились.
У Крейга было омерзительное настроение.
— Чудесная погода, — сказал он.
Ллойд сказал, что перед каждым плаванием у него было предчувствие, что оно последнее, а перед этим плаваньем он почувствовал, что будет ещё.
— Значит, оно последнее, — усмехнулся Крейг.
Ллойд поплевал через плечо.
На этот раз Батлер остался ночевать на «Мэриголд».
Эдгар Ллойд торчал на палубе, свесившись за борт и хрипло шептал: «Всё. Хватит. Хватит».
В темноте паруса были серые, как моль.
День четвёртый
Погода не изменилась, только ослаб ветер.
Флотилия находилась напротив мыса Финистер.
В полдень на «Мэриголд» прибыли капитаны всех кораблей. Доложили Крейгу о состоянии судов.
Решили отклониться на запад, подальше от берегов Португалии, чтобы не нарваться на сторожевую эскадру.
Обедали на «Мэриголд».
За столом Батлер поливал грязью первого министра и говорил, что собирается изменить мадам Англии с некой мадам Испанией и с наслаждением поглядывал на Прайса.
Уильям Прайс невозмутимо рассказывал о знакомом поэте, вскользь размышляя о поэзии. Прайс умел красиво говорить на отвлечённые темы.
— Перед тем, как писать стихи, поэтам хорошо бы потаскать говно. Их стало бы намного меньше, — сказал Батлер.
— Поэтам не нужно таскать говно, — холодно сказал Прайс.
— А кому же его таскать? Прозаикам?
Стивен Уолферт — ранимая душа — сидел, как на иголках. Крейг молча пил вино.
— И о чем стихи? — спросил Батлер, поигрывая вилкой.
— О любви.
— Ну, конечно, чтоб мне утонуть, — сладко улыбнулся Батлер. — О чем ещё можно писать стихи, если не таскал говно и не высовывал носа на улицу.
