Солнце жарит уже очень сильно, зной нестерпимый, и цементный пол балкона обжигает подошвы. Вокруг меня горы, они отражаются в бирюзовой с солнечными бликами морской воде. Галечные пляжи в бухточках, изрезавших все побережье, уже усеяны зонтиками. От пляжей поднимается неясный шум, шум этот едва слышен, но можно понять, что это разговоры, детские крики, плюханье пловцов в воду.
Ко мне подходит Ален. Он в темных очках «Ray-Ban», подаренных Большим Боссом, и сильно облегающих лазурных плавках-шортах из лайкры. С каждым днем он становится все больше и больше похож на спонсора. Кажется, что такой облик ему очень подходит, как будто он нашел себя самого к концу приключения, которое, по сути, и было для него поисками самого себя.
Ален тоже закуривает. Молчит. Смотрит вниз, на пальмы у дома, они чуть подрагивают под бессильным ветром.
Вспоминаю, что в сумке у меня есть одноразовый фотоаппарат, иду за ним в спальню, снова выхожу на террасу и щелкаю, хотя кому теперь нужны эти снимки.
Потому что теперь нет и не бывает ничего, что хоть кому-нибудь было бы по-настоящему нужно.
34
Проходит неделя. Все спокойно.
Каждый день, стоит опуститься сумеркам, к нашему дому подъезжает «мерседес» с откидным верхом, водителем и кондиционером. За нами. Мы садимся в машину, мы выглядим, как будто пресыщены всем этим, будто мы люди, которым все это положено иметь, будто мы те, кто выше реальности и выше каких бы то ни было материальных условий, но ни за что на свете не отказались бы от того, что имеют. В наше распоряжение предоставлен вагончик со всеми удобствами, он стоит рядом с таким же вагончиком Джереми Айронса.
Нет смысла уточнять, что сарафанное радио сработало как надо, и по поводу нашей встречи с почетным президентом Черногории был большой шум, в результате чего режиссерша резко увеличила роль Алена за счет роли Джона-Мордашки, спровоцировав тем самым беспрецедентный международный скандал. Вышеупомянутый Мордашка пригрозил через своего агента, что бросит съемки и уедет к чертям собачьим, и английскому продюсеру пришлось проявить чудеса изобретательности, убеждая его остаться. В конце концов, как сказал Вук, он неплохо их поимел таким образом, он далеко не дурак, этот Мордашка, да-а-а, этот парень далеко не дурак. Он согласился остаться, выторговав себе за намного меньшее количество съемочных дней тот же гонорар, какой ему платили бы за оговоренное, а делать-то при этом ничего не надо, ну и его вагончик, и его «мерседес» тоже остались при нем. Ладно, пускай у него машина закрытая, верх не откидывается, но все-таки это безусловное преимущество! Вдобавок к свободному времени, которое просто девать некуда, разве что черногорок трахать!
Между итальянской и сербской командами, после стычек в начале работы, установилось тем временем нечто вроде статус-кво. Большой дружбы так и не получилось, но они тем не менее сотрудничают, друг друга уважают, и грязных намеков больше не слышно. Злые языки с той и с другой стороны притихли. И если не считать неприятностей из-за технического брака, когда Нелла Бибица и ее оператор-постановщик страшно разругались… Ах да, я же не упоминала о стычке между ними… Тогда пришлось переснимать целиком эпизод с массовкой из трехсот моряков, то есть опять собирать всю эту толпу, и снова все репетировать, и заново снимать только потому, что оператор на съемке непонятно куда смотрел и обнаружил, что не хватает света и что на экране ничего не разобрать, уже просматривая рабочий материал!.. Так вот, если не считать этого печального эпизода, съемки «Милены» шли своим чередом, ритмично, по плану, эпизоды следовали один за другим без сучка без задоринки, самым нормальным на свете образом.
Депутатка парламента справилась с ролью медсестры, мало того — она всерьез решила продолжать актерскую карьеру и буквально преследовала Алена просьбами занять ее в будущем фильме, спонсором которого станет почетный президент Черногории. И даже артист с фантастической почасовой оплатой Ники Найлович, который без году неделя как прибыл в экспедицию, самым пошлым образом интригует на ту же тему.
Назавтра после того, как было объявлено о несчастном случае с Дарко и Виктором, Клеопатра улетела в Белград, сказав нам перед отлетом, что перевозкой тел или, вернее, того, что от тел осталось, занимаются Большой Босс и Мирослав. Похороны состоялись на кладбище Ново Гроблье,[94] расположенном на окраине Белграда, присутствовали близкие, родные, мелкие, средние и крупные спонсоры. Спонсоров собралась вокруг могилы целая толпа, и они, дружно приняв приличествующий случаю скорбный вид, наблюдали за тем, как православный священник со словами: «Господня земля и исполнение ея, вселенныя и вси живущий на ней» — высыпает крестом землю на покрытые сербским флагом гробы, и слушали, как тот же поп произносит прочувствованную речь, написанную для него Большим Боссом.
Подсчитываю: в Сербии мы пробыли месяц, и пошла уже вторая неделя в Черногории. Понятие времени вдруг представляется мне чем-то совершенно абстрактным, как и смерть Виктора с Дарко. Все произошло слишком быстро, и, надо признать очевидное, мы с Аленом умеем теперь приспосабливаться к самым сложным ситуациям. После того, что мы пережили, для нас уже и впрямь нет ничего невозможного.
Оставшиеся несколько дней проносятся с такой скоростью, будто стрелки на часах обезумели.
Была снята знаменитая бредовая сцена с Гагой. Для того чтобы превратить нашего Гагу в настоящего учителя-мудреца, его гримировали пять с липшим часов. Найти для него парик, усы и бороду оказалось очень трудно, их пришлось выписывать из Рима, а все потому, что сербские пастижерные изделия вроде бы делаются из человеческих волос, пришитых вручную, а когда слышишь такое после этой войны и этнических чисток — просто мороз по коже. Глупo, конечно, но просыпаются всякие неприятные воспоминания, начинаются разговоры: откуда, дескать, волосы да чьи они… В общем, Ангелина снова взяла на себя труд получить посылку теперь уже с нейлоновыми париками (считается, что они лучше всего ловят свет), встала на пост у окошечка будвинской почты, и после нескольких дней ожидания ей удалось-таки между двумя перерывами на кофе по-турецки получить от тамошних служащих-черногорцев посылку — всего за пару часов до начала съемки эпизода, причем после передачи посылки из рук в руки отделение было немедленно закрыто на замок, а служащие вернулись к своему кофе.
На площадке в это время бригада постановщиков старательно украшала палубу военного корабля миллионом алых роз, живых роз, выращенных местным крестьянином специально для этой сцены, потому что в кадре была бы слишком заметна разница между настоящими и искусственными цветами, сказала режиссерша, погружаясь в мир феллиниевских грез, впрочем, она же пылкая поклонница Феллини.
— Мотор! — рявкает Марко в мегафон.
— На-ча-ли! — произносит по слогам Нелла Бибица, ерзая на стуле, но глаз не сводя с визира.
Наш сидящий на золотом троне Гага одет в просторную белую тогу, его тщательно завитая белая борода ниспадает до земли, направленный на него свет подчеркивает синеву его лихорадочно горящего взгляда, он потрясает витым деревянным посохом и принимается с серьезным, вдохновенным видом декламировать метафорические стихи под названием «Мимолетность» из сборника «Луч микрокосма»[95] черногорского государя-епископа и поэта Петра Петровича Негоша:
