Неандертальцы отлично работали с камнем. Они хорошо освоили искусство изготовления составных инструментов с каменными наконечниками на рукоятке. Почти нет сомнений, что неандертальцы использовали метательное оружие с каменными наконечниками. Они были очень эффективными охотниками, и методы анализа изотопов (которые изучают соотношение в тканях различных изотопов азота) подтверждают, что по крайней мере несколько раз и в нескольких местах неандертальцы затевали большую охотничью игру с шерстистым носорогом или мамонтом. Тем не менее, несмотря на эту способность приспосабливаться к новым условиям, неандертальцы остались гибкими с поведенческой точки зрения, и, если менялись условия, они меняли свой рацион. По словам моего коллеги, Офера Бар-Йозефа, они ели то, «что было вокруг». В северных широтах, где обычно жили неандертальцы, в рацион времен ледникового периода входили животный белок и жиры, добываемые охотой на крупных травоядных, которыми изобилует тундра. Но микроостатки, извлеченные из зубного камня на челюстях 40,000-летнего неандертальца, найденного в местечке Спи в Бельгии, указывают на то, что их владелец также потреблял большое количество разнообразных растительных продуктов и по крайней мере некоторые из них были приготовлены. В Италии мы видим тот же самый прагматизм, отраженный в охотничьих стратегиях, судя по костям, отличающихся в теплые и холодные времена. Благодаря таким исследованиям неандертальцы представляются как адаптирующиеся и находчивые, хотя, что характерно, их методы обработки камня не сильно отличаются во времени и пространстве. Очевидно, они следовали древнему шаблону гоминидов по адаптации старых инструментов к новым целям в связи с изменениями в окружающей среде, в то время как человеку современному свойственно изобретать новые технологии.
Неандертальцы не имели дела с информацией в том виде, в котором мы имеем сегодня. Современный человек, по-видимому, уникален в своей способности анализировать внутренние и внешние переживания с помощью словаря мыслительных символов. Мы можем затем мысленно соединять и повторно комбинировать эти символы, чтобы описать не только мир как он есть, но и сформулировать, каким он мог бы быть. Способность манипулировать абстрактными понятиями предусматривает практически бесконечное количество возможностей, в частности наше хваленое творчество; и, несмотря на некоторые намеки, любое разумное чтение записанного материала делает очевидным, что наш особый вид изобретательности уникален для нас. Да, неандертальцы тоже в какой-то мере обладали эмпатией. Мы можем увидеть, как это выражено, например, в погребении умерших — занятии, которым они занимались время от времени, хотя и очень простом. Действительно, обеспечивающие долгосрочное хранение захоронения почти всегда объясняют, почему у нас так много ископаемых останков неандертальцев, доступных для изучения. Но неандертальцы очень редко — многими это считается спорным — размещали в могилах все, что могло быть символическими артефактами.
В целом кажется, что жизнь неандертальцев была лишена символических объектов. Практически все ранние символические фигуры, пускай и не совсем обоснованно, связываются с Homo sapiens. Можно с уверенностью сказать, что символические объекты не были обыденностью в жизни неандертальцев. Аналогичные выводы можно сделать и об их повседневном поведении. Отношение неандертальцев к каннибализму кажется нам ужасающе прагматичным, без какого-то намека на ритуал, в который превращается эта ужасная практика для современных людей. В общем, данные о неандертальцах достаточно красноречиво доказывают, что можно быть действительно очень умным без демонстрации как конкретного вида мышления, которым обладают современные человеческие существа, так и случайного поведения, которое из него следует.
В первом десятилетии текущего столетия была найдена золотая жила информации для тех, кто, как я, все больше и больше интересуется происхождением нашего вида и его необычными наклонностями. В 1998 году я опубликовал книгу Becoming Human, в которой набросал контуры казавшегося мне наиболее возможным сценария, объясняющего быстрое и невероятное видоизменение необычной обезьяны в беспрецедентное в истории мира существо. То, что мы узнали в последующие полтора десятилетия после публикации книги, чрезвычайно расширило круг информации, которая может быть пущена в ход в этом вопросе, и подкрепило мои ранние выводы.
Чрезвычайно важным фактором была повторная датировка в 2005 году найденного Ричардом Лики черепа из Омо-Кибиш в Южной Эфиопии. Его новый установленный возраст оказался фантастическим — 195 тысяч лет. Это сделало находку из Омо самым древним известным Homo sapiens, вместе с 160,000-летним соотечественником из Херто. Значит, анатомически современные люди проживали в Эфиопии уже 200 тысяч лет назад. С чисто исторической точки зрения данное событие было знаменательным и судьбоносным для всего мира. Но, помня о том, что анатомические и поведенческие изменения не совпадали с эволюцией гоминидов, в краткосрочной перспективе нельзя ожидать, что это сопровождалось какими-то поведенческими изменениями. Их и не было. Каменные орудия, добытые из тех же отложений, что и череп Омо, были помечены как «предмет неопределенного вида», а те, что были обнаружены в Херто, оказались крайне архаичными — среди них были, к примеру, самые древние рубила во всей Африке. Насколько можно сказать, возникновение на Земле Homo sapiens не сопровождалось какими-то резкими поведенческими переменами (исключая тот факт, что детский череп из Херто был странным образом отполирован). Первые анатомически современные люди, очевидно, вели себя так же, как их предки.
Однако затем сформировалась эта любопытная анатомия, возможно частично возникшая при цитозин-метилировании кластера HOXD. Каким бы определенным ни было геномное изменение, оно должно было возникнуть спонтанно у предшествующего населения и быть достаточно малым для новой конфигурации, чтобы быстро зафиксироваться — именно тот процесс, которым генетики, как правило, пренебрегают из-за их увлеченности долгосрочной движущей силой отбора и т.п. В скелете явно наблюдался каскадный эффект — от головы в форме воздушного шара к новой форме тела и небольшим ступням. Более того, нет убедительных причин сделать вывод, что эти эффекты должны были быть ограничены формой скелета. Поскольку геном постоянно занят делом, те же самые регулирующие изменения могли произойти и в мягких тканях, которые оказали влияние на строение мозга.
О том, какой фактор являлся ключевым в нейронной модификации и позволил людям в конце концов приобрести символическое мышление, остается только догадываться. Хотя существует высокий шанс, что в отпечатках мозга внутри черепа нет ничего особенного: специалисты по палеонейрологии, которые исследуют такие вещи, не согласны с типичным палеоантропологическим взглядом на то, что они видят. Нейроанатомы в настоящее время уделяют много внимания микроархитектуре (сотовой структуре) коры головного мозга, тонкого, но сложного наружного слоя, как ключевому фактору. Однако большинство предположений о том, где именно в головном мозге формируется символическое мышление, включают некоторые формы совершенствования способности отдельных специализированных частей коры головного мозга «общаться» друг с другом и создавать более сложные связи.
