«Что ж, таковы законы жанра, – подумал Глеб Сиверов, – нельзя же раздражаться из-за того, что и комедия, и высокая трагедия мало походят на жизнь с ее зачастую скучной и однообразной повседневностью».
Иногда он знал подоплеку событий, иногда догадывался о ней. И тогда увиденное на экране телевизора казалось ему плохо сыгранной пьесой. Хотя исполнители, как правило, были классными, владели актерским мастерством, умели держать паузу, изображать искренность чувств.
Кончились сообщения о политике, и настало время криминальной хроники.
И вдруг Глеб встрепенулся. Ему, будто он смотрел видеомагнитофон, а не телевизор, непроизвольно захотелось нажать на клавишу, чтобы остановить картинку на экране, уж очень знакомым было место, откуда журналист вел передачу. Несколько раз приходилось Сиверову бывать во дворе, где жил генерал Потапчук, но впервые он видел этот двор на экране телевизора.
Телерепортер говорил о том, что москвичи уже привыкли к взрывам в столице и относятся к ним довольно сдержанно, воспринимая как неизбежное зло – такое же, как молния, ливни и другие стихийные бедствия.
«…Но обычно взрывают машины, – говорил журналист, – лифты, как правило, используют для того, чтобы расстреливать жертвы. А вот в этом доме случилось по-другому. Мина была укреплена в кабине лифта…»
Дверь подъезда на экране открылась, и Сиверов увидел развороченную шахту лифта. Лохмотья оградительной сетки, свернувшиеся в спирали обрывки тросов.
«Нет, – стал успокаивать себя Сиверов, – если бы в лифте погиб генерал Потапчук, этот сюжет ни за что бы не показали по телевидению. Хотя… – засомневался он. – Времена теперь другие. Канал-то частный».
Но репортер тут же развеял его сомнения, сообщив, что в лифте погибли мужчина, его жена и мать; грудной ребенок, находившийся в лифте со своими родными, чудом уцелел. Показали и фотографии погибших, сделанные при жизни. Миловидная молодая женщина и ребенок у нес на руках, на заднем плане муж со своей матерью. Затем журналист стал излагать собственную версию, что, возможно, этим террористическим актом пытались убрать только мужчину – довольно крупного бизнесмена.
«Но это только версия, причем, одна из версий, – сделал уточнение журналист, интригански понизив голос. И Сиверов уже догадался, о чем тот сейчас скажет. – В этом доме живет немало высокопоставленных чинов из спецслужб, – продолжал журналист. – Возможно, произошла роковая ошибка, и погибли люди, которых никто не собирался убивать».
– Ну вот, Филиппыч, ты и дождался, – сказал Глеб, выключая телевизор.
Теперь-то он был убежден в том, что покушение готовилось на генерала Потапчука.
«Но, возможно, – вновь засомневался Сиверов, – хотели напугать. Хотя вряд ли. Тот, кто убивает, наверняка хорошо знает свою жертву, а Потапчук не из тех, кто может испугаться. Скорее наоборот – обозлится и станет действовать с удвоенной силой».
Глеб предполагал, что Федору Филипповичу доложили о том, что агент Слепой уже в Москве, и генерал, не исключено, появится на мансарде с минуты на минуту.
«Он приехал бы раньше, но решил дать мне возможность немного отдохнуть».
У Глеба даже не было сил выбросить из фильтра кофеварки использованный кофе, и он насыпал свежий порошок поверх спитого. Налил в резервуар минеральной воды из бутылки и щелкнул кнопкой кофеварки – тут же раздался звонок в дверь, будто это Глеб включил его.
Сиверов открыл дверь. На пороге стоял Федор Филиппович Потапчук, более мрачный, чем обычно. Его бледное лицо было поцарапано. Пропустив гостя через порог, Глеб закрыл дверь и подал генералу руку.
– Телекамеру тебе надо поставить, – проворчал генерал, сбрасывая плащ, – а то смело распахиваешь дверь, не зная, кто за ней стоит.
Сиверов пожал плечами.
– Чужие сюда не ходят.
– А если кто-нибудь узнает, где находится твоя мастерская?
– Такого быть не может.
Сиверов провел гостя в комнату и усадил в кресло, где совсем недавно сидел сам.
– Рад видеть вас целым и невредимым, Федор Филиппович.
Глеб, не дожидаясь, пока вся вода из резервуара через фильтр протечет в колбу, налил кофе.
Потапчук угрюмо спросил:
– Знаешь уже?
– По-моему, никто из этого и не собирался делать большой тайны.
– Откуда узнал?
– По телевизору показали.
– Хороший источник информации для тайного агента, – натянуто рассмеялся Потапчук, прикладываясь к чашечке с кофе.
Его седые усы окунулись в напиток, и на них заблестели золотистые капли. Носовым платком генерал промокнул губы и покачал головой.
– Видимо, черная полоса пошла в моей жизни. Впору идти в церковь и ставить свечку.
– Как это произошло? – нейтральным тоном, словно речь шла о ком-то другом, а не о Потапчуке, поинтересовался Сиверов.
– В лифте должен был ехать я. Но кабинка небольшая, помог соседям поставить коляску, а сам остался ждать.
– Да, примерно так я себе и представлял.
– И тебя я подставил, – глядя прямо в глаза Сиверову, мрачно произнес генерал.
– Я сам подставился.
– Ты не мальчишка, чтобы подставляться.
– Решил сделать все сразу, – усмехнулся Глеб, – и не рассчитал силы.
– Ладно уж, не притворяйся. Все ты сумел сделать.
Но только зря мы старались.
На краешек журнального стола встал старый потертый портфель генерала. Недолго покопавшись в портфеле, Потапчук извлек прозрачную пластиковую Папку и подал ее Глебу.
– Акт экспертизы на стодолларовые купюры? – даже не глядя на бумагу, спросил Глеб.
– Он самый. Читай, читай.
Из акта следовало, что все купюры в пачке самые что ни на есть подлинные.
Сиверов отложил бумагу, запаянную в пластик, и принялся двумя пальцами вращать пустую чашку из-под кофе.
– А вот теперь скажи, Глеб Петрович, есть у меня повод радоваться или нет?
– У нас, – поправил его Сиверов и добавил:
– Я-то был уверен, что деньги фальшивые.
– Не ты один. Я тоже сперва обрадовался, старый дурак. Даже не поверил, когда мне принесли заключение, заставил их провести экспертизу второй раз. Деньги настоящие.
– Тогда я вообще мало что понимаю, – признался Сиверов – Там было, если я могу доверять собственным глазам, около ста миллионов долларов наличными.
А это не игрушки.
Генерал сокрушенно вздохнул.
– Не ломай ты себе голову, потому что выяснил я малоприятные для нас с тобой вещи.
