– Вы говорили, что он, этот сумасшедший, действует с сообщницей. Почему вы так решили? Вы ее видели? Она тоже была в вашей квартире, когда произошло убийство Антона и покушение на вашу жизнь?
– Нет, он был один, но… Он сказал тогда, что с Аней разберется Ольга. Наверное, она ее и выкрала из больницы, а он тем временем – Светлану… а потом… Лучше бы он меня убил, какой смысл мне теперь жить без Антона? Мне теперь все равно, совершенно все равно. Я буду жить, долго жить и мучиться, врачи не оставили никаких надежд, сразу же объявили, что рана моя неопасна.
– Сочувствую, – сухо проговорил Алексей, – но давайте ближе к делу. Вы можете подробно описать человека, который стрелял в Антона и в вас?
– Могу. – Ирина вздохнула. – Среднего роста, лет двадцать семь – двадцать девять, волосы темные, глаза… Сумасшедшие глаза. Губы тонкие, яркие, щеки впалые…
– Вы смогли его так хорошо рассмотреть, в такой нестандартный для вас момент?
– В такой нестандартный момент вряд ли смогла бы я его так хорошо рассмотреть. Но дело в том, что я его видела до этого.
– Где? – Булатович подался вперед так резко, что чуть не опрокинул стул. – Где вы его видели?
– В больнице. Он там работает. Вчера, когда я к Ане приходила, видела его с какой-то тележкой, на ней баки стояли.
– Какие баки?
– На одном было написано «Чай», на другом… Не помню. «Каша»? Нет, не каша, но что-то, тоже связанное с едой. Он, видимо, при кухне работает, развозит по отделениям завтраки-обеды-ужины. О, вспомнила! На баке написано было «Завтрак». Точно! Он выкатил тележку из двери и на меня еще так странно посмотрел, остановился даже, я тогда как-то не придала этому значения, но его запомнила. Он вообще запоминающийся тип. Не понимаю, почему его допустили работать в психбольнице, когда он сам псих.
– А вы не путаете, это точно был тот же самый человек?
– Не путаю.
– Точно?
– Точно.
– В таком случае… – Булатович быстро поднялся. – Я зайду к вам вечером, до свидания.
– Вы уходите, Алексей Федорович?
– Да, мне пора. Если вы ничего не путаете, нужно срочно ехать в больницу, – договорил он уже в дверях, на ходу срывая с себя белый халат. – Аня… может быть, ее еще можно спасти.
Глава 6
Вероятней всего, эта мягкая, слепоглухонемая комната страха – камера смерти. Выход искать бесполезно. И кричать совершенно бессмысленно, звать на помощь, стучать кулаками в эти ватно-матрасные стены бессмысленно. Никто не услышит, никто не придет. Пока не наступит смерть. Смерть от страха. Смерть от удушья. Смерть от удушения страхом.
Кому и зачем это понадобилось? Старуха убита. Бегун-душегуб, убийца Наташечки, попросту бы застрелил ее. А больше никому ее смерть не нужна.
Или это не камера смерти, а палата для буйнопомешанных? Ей приснилась однажды такая вот комната. Бледно-серая женщина, значит, не увозила ее из больницы, просто сделала вид, а сама потайными путями, известными ей одной, заманила в палату для буйных. Для того чтобы…
Для чего? Она ведь тогда вовсе не буянила, сидела тихо на скамейке, ждала Ирину. Ирина забыла купить сигареты и отправилась к какому-то киоску.
Да. Сигареты. Курить хочется ужасно. Даже больше, чем тогда, в душевой-туалетной больницы, где женщины в клубе дыма, где мокрый окурок противно мазнул по губам. И хочется пить. И хоть глоток свежего воздуха хочется. И услышать звук, любой звук извне, все равно какой: по стеклу пенопластом, завывание кошки, жаждущей любви, звон будильника в пять утра после бессонной ночи, визг тормозов, матерный рев алкоголика – мужа соседки – любой звук. Тишина сводит с ума. И сводит с ума темнота. Мягкие стены комнаты сводят с ума. Полная неизвестность сводит с ума.
Бледно-серая женщина ввела ее в какую-то квартиру, они поднимались по лестнице, долго-долго поднимались.
Или женщины не было? И медсестры не было? Все это просто видение – танец с Наташечкой?
А может, она просто оглохла, ослепла и окончательно сошла с ума? И нет никакой мягкой комнаты. А есть ее палата с незарешеченным окном, медсестра-машинистка Светлана, бурое пятно на потолке, которое никогда больше не превратится в портрет, за дверью, в коридоре, стоит Маня Трубина и жалуется на отсутствие внимания со стороны больничного персонала к ее кофейным предпочтениям? Таблетки дали неожиданный побочный эффект, вот она и оглохла-ослепла?
Хоть бы звук услышать, хоть бы лучик света увидеть, хоть бы глоток воздуха вдохнуть, хоть бы чье-то прикосновение ощутить – было бы легче.
Аня снова вскочила и заметалась по комнате.
Ну должна же здесь быть дверь. Как-то она сюда попала!
Светло-серая ввела ее в дверь – да, она вспомнила. Была дверь. Если зажечь свет, наверняка она тут же бы и отыскалась, но выключателя нет. Вероятно, свет можно включить только извне. И дверь открыть только извне. И спасти ее можно только тем, кто остался извне, – самой ей отсюда не выбраться.
Значит, нужно просто ждать. Лечь на этот мягкий пол и ждать. Конечно, ее уже хватились в больнице и ищут. Ирина им сказала, что Аня пропала, и ее стали искать. Позвонили Булатовичу или какому-нибудь другому следователю и организовали поиск. А раз ищут, значит, найдут, нужно только набраться терпения и ждать. Лечь на пол и ждать. Лечь и уснуть. Лечь, уснуть и ждать.
Свет. Звук.
Сон? Или это пришло спасение? Спасение наяву?
Свет наяву, бьет по глазам, невозможно открыть их, так во сне не бывает, во сне всегда мягкий свет.
И звук – назойливый звонок в дверь – реальный, аж уши закладывает.
– Это ты?! Здесь?! – воскликнул мужской голос, чем-то смутно знакомый.
Аня наконец смогла открыть глаза и повернулась на голос.
Да, это был он, без сомнения, он, гость, бегун, душегуб. Да и в больнице тогда, с тележкой, конечно, был тоже он.
Аня в ужасе смотрела на мужчину. Он смотрел на нее растерянно. В дверь продолжали настойчиво звонить.
– Это за мной, – мужчина усмехнулся. – Но здесь им меня найти будет трудно. – Он повернулся, нырнул в дверной проем, повозился там и снова вернулся. – Свет с той стороны виден не будет, но лучше выключить. Дверь запереть – и сам черт меня не найдет.
Аня отползла в другой конец комнаты, не отрывая взгляда от мужчины. Спрятаться здесь совершенно негде, крошечная, обитая мягким каморка – скорее, шкатулка – и свет, ослепительный свет. Он, конечно, пришел ее убить. И убьет. Кто теперь сможет ему помешать? В дверь звонят, но он просто не откроет, и все.
Снова нырнул в проем, снова возится. Вот закончит возиться и убьет. Спрятаться негде в этой мягкой, пустой коробочке. «Коробка с красным померанцем – моя каморка». А здесь нет даже померанца, чтобы спрятаться за его кадку. Спрятаться за кадку… Наташа Ростова пряталась за кадку в зимнем саду, где можно посадить картошку, чтобы Светлана с сыном… Наташа Ростова – тоже Наташечка – спряталась за кадку, а у нее и кадки нет, пустая, мягкая каморка – навек, до морга, залитая светом, ярким светом, какой, наверное, и бывает в морге, чтобы жертва патологоанатома прекрасно была видна, чтобы она, Аня, жертва психопата, от него не ускользнула…
