– Подожди, мусор надо выбросить.
Схватил за шиворот Воробья. Пинками выкинул за борт.
Тронулись. Медленно проехали мимо седого китайца, стоящего на морозе без шапки. Взобрались на седловину, проехали мимо БМП…
Седой китаец посмотрел вслед русской колонне. Начал подниматься на холм, где его ждал офицер из «Волшебного меча Востока». Офицер кашлянул.
Ши Пин вопросительно посмотрел на него.
– А с этим что делать? – недоумевающе спросил спецназовец, показывая рукой вниз.
Начальник отделения оглянулся. На дороге маячила растерянная фигура Воробья.
Ши Пин пожал плечами:
– Нам он зачем? Возиться с ним, делать сингапурским миллионером… Пусть остается тут.
– Так ведь замерзнет, на двести километров вокруг – никакого жилья, – удивленно сказал офицер, – или волки съедят.
– Это вряд ли, – хмыкнул Ши Пин. – Побрезгуют.
* * *
Офицеры осиротевшего ремонтного батальона РАВ молча сидели в кабинете Морозова. Подходили ребята из других частей – Романа Сергеевича уважали все. Выпивали поминальные полстакана. Говорили какие-то слова, но быстро замолкали.
Роман Сергеевич любил выражение «звездеть – не мешки ворочать».
Кто-то сказал:
– Почему Бог всегда первыми забирает лучших?
Прокурор Пименов заметил:
– Ну, старику там скучновато одному. Вот и обеспечивает себе подходящую компанию.
В кабинет вошел московский полковник Валерий Павлович. Осунувшийся, неуловимо изменившийся, он махнул рукой:
– Сидите.
Подошел, достал бутылку «столичной» водки, поставил на стол. Взял стакан.
– Хороший был мужик. И настоящий офицер, – Валерий Павлович потер синяк на скуле, – на всю жизнь запомню.
Выпил, не поморщившись. Пошел на выход. В последний момент обернулся, поманил Марата пальцем.
Встали в коридоре у окна. Валерий Павлович тихо спросил:
– Мужики, наверное, нас матерят?
Тагиров промолчал. Полковник понял, что ответа не будет, продолжил:
– Я попрощаться зашел – у нас вертолет через час. Ничего не хочешь сказать?
– У Морозова сын остался, второкурсник, – проговорил Тагиров. – Я хотел бы сыну и нам, кто с ним в батальоне служил, одного пожелать… Он ведь мог спокойно из бронетранспортера выпрыгнуть, вас там оставить. Пусть мы никогда не пожалеем о том, что он спас вас от смерти, Валерий Павлович.
Полковник подумал, переварил. Нахмурился на мгновение. Продолжил:
– Я о другом. Подписано советско-китайское соглашение о сокращении войск на границе. Летом начнется вывод армии из Монголии, вашу рембазу расформируют, знамя сдадут в музей, офицеров по другим округам разгонят. Я к тому, что мое предложение про Кубу остается в силе.
Марат вдруг явственно увидел картину: стройная женщина в легком летнем сарафане идет вдоль берега синего-синего океана, загребая босой ножкой белоснежный песок. Потряс головой. Ответил:
– Спасибо. Я как-нибудь сам.
* * *
У подъезда стояла Раиса, кутаясь в коротенькую шубку. Притоптывала стройными ножками, обутыми в изящные сапожки на шпильках.
– Где ты бродишь, Маратик? Замерзла вся, пока ждала.
– Зачем ждала? – спросил Тагиров. – Вроде не договаривались.
Раиса растерянно пожала плечиками. Сообщила:
– Слышал? Ленка Воробей отравилась таблетками. Не откачали.
– Бывают поступки, которые исправляются единственным способом, – сказал Марат, – ты только для этого меня ждала?
– Может, пригласишь девушку на чашечку кофе? – Раиса улыбнулась ярко накрашенным ртом.
– Нет у меня кофе. А также чая и других напитков. Чего хотела?
– Фу, грубиян, – поджала губки Рая, – я тебе письмо принесла. Мог бы и отблагодарить девушку.
– Благодарю. Давай письмо.
– Эх, разве же так красивых женщин благодарят? – вздохнула Рая, – бестолочь ты!
Достала из сумочки конверт, протянула Марату.
– Спасибо. До свидания, – произнес лейтенант.
Грохнул дверью, потопал наверх.
Оставленная на улице Рая сморщила носик. Протянула задумчиво:
– До-о свидания. Если оно будет, это свидание.
* * *
На вскрытом письме – обратный адрес читинского военного госпиталя, а адресовано оно было Хамзаевой Раисе. Марат вытащил листок в клеточку и второй конверт, запечатанный, с надписью «Любимому». Сначала прочитал написанное на листке:
Здравствуй, Раечка!
Представляю твое удивленное личико при получении этого письма. Но, поверь, если бы не крайней сложности обстоятельства, я бы не стала тебя беспокоить. Особенно учитывая, так сказать, некоторую злость, которую ты должна ко мне испытывать. Но мне и вправду больше некого попросить об услуге. Так сложилось, что во всем Чойре я могу назвать подругами только тебя и Галю. Причем – бывшими подругами, увы. И я выбрала тебя.
Ты же знаешь моего Николая. За все он берется со своей дурацкой крестьянской основательностью, и если уж пообещал изолировать меня от «этого чернявого шалопая», то обеспечил. Поэтому очень прошу тебя и даже заклинаю: передай второй конверт Марату. Буду тебе очень признательна.
Ольга.
P.S. Мое лечение закончено, я «практически здорова». Николай завтра меня увозит к новому месту службы. Уверена, что и там я попаду под жесточайший контроль. Так что ответного письма от Марата не жду, пусть даже не пытается.
P.P.S. Прости меня. Пожалуйста.
Марат закурил сигарету. Положил листок на кровать, взял белый конверт с надписью «Любимому», надорвал.
Мой милый, родной, единственный!
Если ты держишь этот листок в руках – значит, Раиса все сделала, как я просила. Не сомневаюсь, что она пыталась тебя соблазнить не из-за горячих чувств или мести, а из любопытства. Такая она, кошечка любознательная.
И не сомневаюсь, что мой лейтенант устоял. В противном случае и лейтенанту, и кошечке придется познать, что такое ярость тигрицы.
Но это все – пустяки.
Я ужасно скучаю по тебе. Я думаю о тебе. Я вспоминаю твои руки, и твои курчавые волосы, и твое дыхание. Вернее, «вспоминаю» – неправильное слово. Чтобы вспомнить, надо забыть. А я не забывала ни на секунду. Я прекрасно понимаю, что у нас с тобой нет будущего. Дело даже не в том, что между нами будет двадцать тысяч километров, половина земного шара без всяких шансов обменяться письмами или поговорить по телефону. И не в ерунде, называемой «супружеским долгом», «приличиями» и так далее. Хотя я и вправду очень многим обязана Николаю…
