А потом дядя Толя начал рассказывать новую забавную историю, но не досказал ее до конца, замолчал на полуслове, посмотрел на меня, закатил глаза и упал лицом на стол. Димка закричал, но почему-то зажал мне рот. Или это я закричала? Потом что-то было еще, но я не помню. Я сидела в прихожей, а Димки рядом не было. Из комнаты доносились звуки, как будто кто-то постукивал пластмассовой линейкой по столу. А потом я оказалась на улице, а Димки все не было. Наверное, я его ждала, потому что напряженно всматривалась в дверь подъезда, прячась за деревом, я помню его толстый, черный, ребристый ствол. И, наверное, мне надоело ждать, или я потеряла надежду дождаться, только я повернулась, пошла и дошла почти до конца двора. И тут… и тут я увидела, что по дорожке идет наш отец. Он нес в руке какой-то журнал. Он, конечно, шел к дяде Толе. А Димки все не было – значит, он остался в квартире… где дядя Толя на кухне… и куда сейчас придет наш отец…
Я бросилась назад, в свою засаду, к стволу. Я не знала, что делать, – от отца до подъезда оставалось совсем ничего, метров двадцать, не больше. И тут дверь распахнулась, и выбежал Димка. Если бы он побежал прямо по дорожке к остановке, они с папой обязательно бы столкнулись лицом к лицу, но он, к счастью, прямиком направился ко мне. Может, мы так и договаривались, что я буду ждать его здесь? Я схватила его за руку и потащила к соседнему дому.
– Димка, там папа! Он, наверное, тебя видел. Что теперь делать?
– Папа? Я его не видел. Ты ничего не напутала?
Мы забежали в чужой подъезд – он оказался проходным.
– Как я могла напутать?
– Ладно, потом. Я нашел кассету, твою кассету, мы спасены. Вот она, возьми. – Он протянул мне кассету. – Видишь, он даже подписал: Дина. Это чтобы я долго не мучился искать. – Димка усмехнулся. – Все закончилось, Динка!
Я с размаху бросила кассету на каменный пол подъезда, с размаху опустила на нее ногу. Пластмассовая коробочка разлетелась, пленка размоталась и порвалась. Димка обнял меня, я уткнулась носом в жесткий воротник его куртки и заплакала…
Папа пришел домой поздно, так поздно, что не пришлось придумывать оправданий, почему мы уже лежим в постелях и выключен свет. Щелкнул замок, послышались его шаги по коридору. Мы с Димкой лежали в темноте и усиленно делали вид, что спим. Дверь в нашу комнату распахнулась, в проеме, освещенном светом из коридора, показался отец.
– Дима!
Меня опять затрясло, как тогда, у дяди Толи на кухне. Димка отбросил одеяло, вскочил. Отец повернулся и пошел по коридору, хлопнула дверь его кабинета. Я бросилась к брату.
– Не надо, Димка, не ходи к нему, не надо!
– Ничего не получится, Динка, идти надо.
– Тогда пошли вместе. Или я одна пойду.
Не стоило мне этого говорить!
– Нет! – заорал он на меня шепотом, толкнул на кровать, быстро оделся и вышел.
Я выбежала из комнаты почти следом. Но Димка уже успел скрыться в папином кабинете, Димка уже начал давать показания. Или я все же не следом? Испугалась и не следом выбежала? Испугалась и задержалась? Я не могла, не могла испугаться, задержаться, ведь это было бы предательством!
Во всяком случае, в кабинет я не вошла, не защитила, не спасла, не взяла вину на себя – я стала подслушивать.
Папа тихо – яростно тихо! – задавал вопросы, а Димка тихо – мертво тихо! – на них отвечал. Он не стал отрицать, что убил дядю Толю, а я на это так надеялась. Он сразу признался во всем.
– Да, убил я, – безжизненно бормотал мой бедный брат, – потому что он убил маму, потому что он хотел убить тебя, потому что он убил бы Динку. – И замолчал. И папа молчал. И я за дверью молчала. Потому что, наверное, мы все вдруг поняли, что это конец, самый настоящий, самый полный конец.
Дверь распахнулась. Я не успела отскочить в сторону, Димка налетел на меня.
– Ты зачем здесь стоишь? – Он взял меня за руку и потащил в нашу комнату. – Вечно ты подслушиваешь…
– Я? Нет, это ты вечно подслушиваешь! – Я улыбнулась ему идиотской улыбкой. Я была рада, что он наконец вышел из страшного папиного кабинета.
Димка тоже мне улыбнулся и тоже идиотской улыбкой – он рад был, что встретил меня под дверью страшного кабинета, несмотря ни на что.
Через несколько дней отец от нас ушел – бросил, сбежал. Однажды утром мы проснулись и обнаружили записку, прикрепленную к холодильнику магнитом – так раньше делала бабушка, когда ей нужно было срочно уйти. Черным маркером на плотном белом листе – точно таком же, какой Димка вытащил тогда из принтера с молекулой смерти дяди Толи – было написано крупно: «Я не могу больше оставаться с вами. Деньги стану высылать переводом каждый месяц».
– Вот и все. – Я открепила записку. – Вот все и кончилось. Бабушка умерла, мама умерла, а папа от нас ушел. Как мы теперь будем жить?
– Как-нибудь проживем! – Димка отнял у меня записку, небрежно скомкал ее в руке, бросил в мусорное ведро. – Прекрасно проживем! – Он положил руку мне на плечо, легонько сжал, улыбнулся. – Не расстраивайся, Динка. Все будет хорошо, вот увидишь.
Я ему поверила. Я как-то сразу поверила моему старшему брату и успокоилась. Зачем я успокоилась?
Да вовсе я не поверила! Просто в очередной раз получилось, что другого выхода, кроме как положиться на Димку, у меня не было. И вот теперь мы снимаем кино…
Мы снимаем кино, мы просто снимаем кино. Последние шесть лет снимаем кино. Шесть лет – десять фильмов. Десять фильмов – десять смертей. Десять смертей – десять убийств. И никакая это не эвтаназия.
Но к фильмам мы пришли позже, а тогда, двенадцать лет назад, когда я поверила – не поверила Димке, когда успокоилась – не успокоилась, казалось, что все сложится по-другому. Я думала, что смерть, трижды окунув нас в себя, наконец насытилась и отступила. Мы остались одни, теперь уже по-настоящему совершенно одни, и мы были вместе. Отец сбежал, но иногда нам казалось, что это мы сбежали – от него и от смерти. Мы продолжали учиться в школе, Димка заканчивал одиннадцатый класс, собирался поступать в университет на прикладную математику, я с новой силой увлеклась психиатрией – просто так, не применительно ни к кому, чисто теоретически. Этот год, пожалуй, был самым счастливым и самым легким в нашей жизни. И самым безгрешным – не только в делах, но и в помыслах. Диск с молекулой смерти Димка запрятал на верхнюю полку книжного шкафа за самыми нечитаемыми книгами, чтобы даже случайно никто из нас на него не наткнулся, чтобы не было соблазна. Впрочем, соблазниться было трудно – у нас даже компьютера не было, отец увез его с собой.
А потом… Не знаю, кто из нас не выдержал первым. Сначала мне казалось, что я. Однажды я достала диск – Димка был в университете – вытащила его из коробочки и долго-долго смотрела на него, очень жалея, что не могу прочитать. Наверное, в тот момент за компьютер я отдала бы все, не задумываясь, пошла бы на преступление, на унизительную просьбу, выдержала бы любые оскорбления. Я стала всерьез обдумывать различные варианты, как достать компьютер: встретиться с папой и выпросить денег, связаться со шпаной и выкрасть компьютер из школы, уломать Димку занять у кого-нибудь денег и купить. Все варианты были неосуществимыми: папиного адреса мы с Димкой не знали, со шпаной я была не знакома, а с Димкой говорить на такую тему было и вовсе невозможно – он сразу догадался бы, для чего мне нужен компьютер. Так я думала и мучилась, и весь следующий год занималась тем, что тайно доставала диск и тупо на него смотрела. И не догадывалась, что брат мой занимается тем же самым, не заметила, что с некоторого времени мы стали плохо питаться, что Димка стал самым настоящим скрягой во всем, что касалось денег. До тех пор не догадывалась и не замечала, пока Димка не принес домой компьютер. За два дня до Нового года он не выдержал, не смог дождаться наступления праздника – уж слишком долго терпел.
