— Слышишь, мужик… Ладно, я вижу, ты крутой. Не надо денег, нам же не жалко. Пользуйся, пожалуйста. Только я сразу понял — тебе не такое нужно. Ну, в смысле, не так, чтобы просто перепихнуться под забором. Идем, покажу тебе кое-что! Мы всё равно сами собирались…
Сопляк тянул его за рукав, и Карлос пошёл за ним. Пошёл, потому что так поразившая его девица послушно направилась в глубь двора, волоча по земле свои штаны, по-прежнему не глядя ни на кого и не запахивая плащ. А толстуха всё старалась достать губами до уха подруги, дошептать ей свои тяжёлые масляные секреты… Прямо под глухой стеной с единственным низким и темным окном, рядом с покривившейся дверью подъезда, стоял большой картонный ящик. Сопляк остановился, хихикнул и легонько ударил по нему ногой.
— Ну вот, здесь мы и расположимся. А когда придет Чарли с товаром, так будет еще веселее. Правильно я говорю? Ну что, кто будет первым? У нас, — сопляк таинственно понизил голос и приблизил лицо к уху Карлоса, — игра такая, понимаешь? А то так-то уже не интересно — ну трахаешь их и трахаешь, радости-то… А теперь смотри, мужик, что мы сделаем. Вот ты, например, отходишь в сторону, а мы все в парадняке прячемся. А одна из девок лезет в ящик. Понимаешь? Нет? Ну а ты возвращаешься и через дырку в ящике… Понял? А потом угадываешь, кого это ты только что оттрахал! Классная игра, бля буду! Через ящик, да ещё и в темноте… Ну, теперь понял? Давай, ты первый. Теперь отвернись, пока мы кого-нибудь в ящик упрячем. Ну, не ломай кайф, мужик! За бесплатно же!
Карлос покорно отошел в сторону, сам не понимая, что с ним происходит. Какие-то неведомые чудовищные силы, казалось, долго жевали его в своем тёмном бездонном рту, а потом выплюнули остаток в виде вонючего грязного человечка, и теперь ему придётся снова стать тем, кем он родился и кем, по-видимому, уже и умрёт — тупым и жестоким мексом. Как тогда, как сейчас, как всегда… Эти силы в виде придурка-нищего, обдолбанной в конец гладкой девицы или сопливых нанюхавшихся пижонов с их блядскими играми продолжали добивать его, и он уже не сопротивлялся, ненавидя и проклиная себя за это. Ну и ладно, трахнет он эту гладкую, и другую трахнет. И наркоту шмыгливую отделает как надо. Чтоб кровью, суки, харкали. Сколько ж можно дурака валять? Кончились загадки, началась обычная жизнь — правильная, суровая. В общем, такая, какая она есть на самом деле…
— Ну пошли, мужик. Всё готово, — навязчивые липкие пальцы тянули Карлоса за рукав. — Сейчас самый смак и получится, бля буду. Чарли товар достал, все в кондиции, так что начинай давай!
И снова вместо того, чтобы вмазать сопляку и добавить потом ногами, коротко и беспощадно, Карлос почему-то покорно подошёл к стене, к ящику. Ему послышалось, что внутри, в картонной утробе, кто-то пошевелился и вздохнул. Не обращая внимания на насморочный нетерпеливый шепоток, он вдруг представил себе, как там, внутри, голая гладкая девица, рабски прогнув своё тело манекена, вся скрючилась, сложилась пополам и прижимается маленькими острыми ягодицами к лохматой неровной дыре, выставляя на холодящий воздух самое своё нутро… И покорно ждёт, чтобы легко — как тогда, на шоссе — погрузить его в себя и самой погрузиться в него и, может быть, снова от чего-то спасти… О Иисус! Нервный он стал, прямо как Очкарик! Опять хватается за идиотские выдумки! Нет, больше никаких глупостей: сейчас он покажет этой бабе, что к чему. Да и всем остальным тоже…
Карлос рванул скользкую пуговку на брюках, потом — молнию и, зарычав, прильнул к ящику. Картонные стенки заколыхались и слегка поддались под его напором. Его встретило гладкое холодное тело. Ну же! В ответ на его остервенелый толчок где-то там, внутри, сухо щелкнуло. Ну же! Раньше, с той ласковой поблядушкой, ему никогда не требовалось помогать себе руками… A-а, вот оно! Пронзительно и знакомо запахло разогретым на солнце пластиком…
…Карлос летел и, как ночная бабочка о стекло, бился о мягкий ящик. Бился и летел. Летел и бился. И жадный звериный ребёнок захлебнулся в этом полете, съёжился и юркнул, сучонок, в раскалённый низ живота, щекотно заворочался там, готовясь выпрыгнуть наружу, хлестануть, не разбираясь, куда попало и выдохнуть потом удовлетворённо и жалко…
Был ли это смех или, может быть, это подземная вода с рёвом уходила из колодца, а гнилой мостик, поймав его, Карлоса, своей ржавой железной лапой, тянул вниз, в страшную вонючую глубину… Но нет, это хохотали окружившие его сопляки. И обе бабы были с ними. Даже та, высокая, стояла, запахнув плащ, и улыбалась хотя и отстранённо, но едко. А толстуха приседала от смеха, визгливо хрюкала, трясла щеками и сиськами.
— Молодец, мужик! Вот так и надо! Лихо ты клиентку уделал! Сейчас посмотрим, как она там! — шустрый сопляк отбросил лёгкую крышку ящика и с преувеличенно озабоченным видом заглянул внутрь. — Ну ты даешь, бля буду! Всю подружку изломал, не поймёшь, где руки, где ноги.
Покряхтывая, он запустил в ящик худую руку и вытащил за волосы пластиковую голову с обрезком шеи. Несмотря на темень, Карлос почему-то сразу узнал её. Это был его манекен! Тот самый, который лежал в багажнике оставленной в парке машины. За спиной грубо и беспечно заливались сопляки. Карлос почувствовал, что так и не выплеснувшийся зверёныш снова подскочил вверх, тяжело ударяя ногами по желудку, и устремился к горлу. Шутники, идиоты, они не понимают, что сейчас Карлос голыми руками оторвет их обдолбанные головы и сложит в этот же самый ящик, к манекену! Вот это будет шутка! Но для начала он разберётся с этими двумя сучками… В тёмном окне загорелся слабый, как будто идущий из глубины комнаты, свет. Когда он упал на лицо Карлоса, хрюкающая девица вдруг поперхнулась и выпучила глаза. Следом за ней и вся компания судорожно сглотнула жёсткий жеребячий гогот. Карлос чуть оскалился и задышал чаще: пусть увидят, суки, пусть почувствуют, что именно сейчас произойдет. Это будет и страшно, и сладко… Он больше не станет спасать Других женщин. Он ударит тяжёлой подошвой по цепляющимся за жизнь пальцам, и грузное трепещущее тело унесется вниз вместе с дерьмом…
— Ну, бля, — растерянно сказал бойкий сопляк, — ты, мужик, испугался, что ли? Обалдеть можно!
Только тут Карлос заметил, что стоит с опущенными до трясущихся колен штанами и прилюдно писает. Он попытался остановиться, но тело не слушалось его, и струя лилась на ящик, на штаны, на грязную серую землю вокруг. О Иисус! Что же это?! Что же это с ним? Это нечестно! Если его выбросили, выплюнули, оставили, если все закончилось, тогда… Тогда пусть ему не мешают быть тем, кем он рожден! Насиловать, избивать… И сдохнуть наконец где-нибудь под забором, на грязном пустыре! Сколько же можно?! В тоске и недоумении Карлос поднял голову, и взгляд его остановился на светящемся окне. Внутри кто-то двигался и даже, как послышалось Карлосу, постанывал. Прошлое снова настигло его, и он снова, замерев, ждал, когда глухо повалятся кирпичи под тяжёлыми горячими телами… А что если он действительно вернулся домой? Тогда можно встать на этот ящик, заглянуть в окно и опять увидеть мать, услужливо распластанную под никогда не тонувшим Бандитом Хорхе?..
Карлос неловко подтянул брюки и, не обращая никакого внимания на недоумевающих шутников, вскарабкался на хлипкий картон. Стоило ему дотянуться до подоконника и вцепиться в него пальцами, как проклятый ящик прогнулся и стал оседать. Карлос повис на руках, забарахтался, нащупал ногами узкий карниз и, опираясь на него, заглянул наконец в комнату. Но ни матери, ни Бандита Хорхе он не увидел. Комната была другая. Хотя у стены — почти на том же самом месте! — тоже стояла большая и низкая кровать, освещенная слабеньким, идущим откуда-то из коридора, светом. В полутьме Карлос не сразу разглядел человека, который неподвижно стоял у окна, прислонившись лбом к стеклу. А когда разглядел, то невольно вскрикнул и сразу почувствовал сильный, бьющий в спину ветер. Скосив глаза, он увидел, что и двор, и ящик исчезли, что под ним — далеко внизу! — распласталась ночная улица… Карлос вздрогнул и теснее прижался к стене. И почему-то даже обрадовался, хотя от покалывающей дрожи задёргались икры на ногах. Он совершенно не понимал, что всё это означает, но радостное тепло уже разлилось по напряжённому телу: ещё ничего не закончилось, его никто не бросил, он опять рядом с Очкариком! Но ведь он сейчас сорвётся! Неужели Очкарик не понимает этого? Карлос в отчаянии завертел головой в поисках более надёжной опоры и увидел, что совсем рядом с ним покачивается толстый мохнатый канат. Канат! Карлос изловчился и поймал его зубами. Рот сразу заполнился колючими промасленными волосками, но думать у Карлоса уже не было времени: руки сами оторвались от подоконника и вцепились в зыбкое верёвочное плетение. Карлос повис в воздухе, потом обхватил канат обеими ногами и почувствовал себя чуть лучше.
