Но конечно, это была не она.
– Маргарита! Какой чудесный сюрприз!
Она нерешительно стояла в дверях моего кабинета, застенчивая и робкая, какой и была всегда, и ждала, когда я приглашу ее зайти. Я тут же вышел из-за стола, мы обнялись и поцеловались, и я нежно провел мою давнюю любовницу и коллегу по кухне к себе в кабинет.
– Прости, что я так, без предупреждения, Гассан. Надо было бы позвонить.
– Чепуха. Мы же старые друзья. Так. Садись… Что делаешь в Париже?
Маргарита Боннье, в платье с рисунком из лилий и кардигане, с сумочкой из телячьей кожи на плече, нервно теребила крестик, висевший у нее на шее, поднося его к губам, совсем как много лет назад, когда нас терроризировала мадам Маллори. Она, конечно, несколько отяжелела; из натуральной блондинки превратилась в крашеную. Но сквозь все наносное проступала былая мягкость, которую ей удалось сохранить, и хотя неумолимые годы оставили свой след, я видел свою подругу давно минувших лет такой, какой помнил.
– Я ищу работу.
– В Париже?
– Я вышла замуж. За того механика, Эрнеста Боршо. Помнишь его?
– Помню. Мой брат Умар обожал машины. Они с Умаром вместе возились с моторами. Уж не знаю, что они с ними делали.
Она улыбнулась.
– Теперь Эрнест дилер по продаже «мерседесов» и «фиатов». У нас двое детей. Мальчик и девочка. Девочке, Шанталь, восемь. Алену всего шесть.
– Чудесно. Поздравляю.
– Мы с Эрнестом развелись. Два месяца назад оформили все документы.
– О, – сказал я. – Прости.
– Я с детьми переехала в Париж. У меня тут сестра. Нам всем нужна была перемена обстановки.
– Да, понимаю.
Она посмотрела на меня.
– Возможно, мне следовало это сделать много раньше. Переехать в Париж.
Я ничего не сказал.
– Конечно, жизнь в городе такая дорогая.
– Да.
Маргарита минуту смотрела в окно, собираясь с духом, потом опять посмотрела на меня.
– Прости меня за такую наглость, но… – Она старалась говорить уверенным тоном, однако у нее получился только шепот. – Тебе не нужен помощник су-шеф? Я согласна на любую должность. Горячая кухня. Холодная кухня. Десерты.
– Боюсь, что нет. Мне так жаль. Я не могу себе позволить взять на работу еще одного человека.
– О! – вздохнула она.
Маргарита в панике оглядела мой кабинет, пытаясь понять, что ей делать дальше. Я заметил, что ее плечи были страшно напряжены, а потом вдруг опали от этой неудачи. Она встала, чтобы попрощаться, цепляясь за свою сумочку, словно для того, чтобы удержать равновесие. Она улыбалась, но ее губы немного дрожали.
– Прости, что потревожила тебя, Гассан. Надеюсь, ты не обиделся. Понимаешь, ты единственный ресторатор в Париже, с которым я знакома, и я не знала, к кому я еще могу…
– Сядь.
Она посмотрела на меня, как испуганная девочка, зажав губами крестик.
Я указал на стул.
– Садись.
Маргарита послушно села.
Я взял трубку и позвонил Пико.
– Добрый день, Андре. Это Гассан. Скажите, вы уже нашли человека на место в холодной кухне?.. А, не вышло. Да. Да. Я знаю. Они себя ужасно держат сейчас. Примадонны. Но знаете, это прекрасно, что с тем парнем ничего не вышло, потому что у меня есть для вас идеальный кандидат… Да. Да. Не беспокойтесь. Я с ней работал в «Плакучей иве». Первоклассный су-шеф. Трудолюбивая. Огромный опыт. Говорю вам, друг мой, вы мне спасибо скажете… Нет, не думаю. Она только что переехала в Париж… Я скажу ей прийти немедленно.
Когда я положил трубку, я, к своему ужасу, увидел, что Маргарита не рада тому, что я нашел для нее место на Монпарнасе. Она всхлипывала, уткнувшись в платок, и не могла говорить. Она все плакала, а я не знал, что делать, куда смотреть. Потом, дрожа от волнения, все еще опустив голову, она протянула через стол руку, ища ответного прикосновения.
Я понял, насколько тяжело ей было все это время.
Я понял, что это единственное, что она может сделать.
И я протянул ей свою руку, и оба мы молчали, когда наши пальцы встретились.
Глава восемнадцатая
Неяркое мартовское солнце скрылось за крышами Парижа. В этот час ресторан погружается в мрачное состояние, которое овладевает им в странное время между утренним действом и вечерним спектаклем. Работники, возвращавшиеся после двухчасового перерыва, усталые и недовольные, не были уверены в том, что смогут еще раз собраться с духом перед поздним выступлением. Сам обеденный зал, такой жизнерадостный в ярких вечерних огнях, которые должны были зажечься через несколько часов, но окутанный сейчас какой-то несвежей дымкой, оставшейся от утренней смены, выглядел запущенным. Тяжело было не прийти в уныние. Конец зимы трепетал в складках бархатных портьер; перевернутая булочка, как дохлый таракан, лежала под стулом, нижней корочкой кверху.
Я был, как всегда, на кухне, тушил в сковородке лук и чеснок, постепенно погружаясь в тот транс, который всегда завладевает мной, когда я готовлю. Однако почему-то в тот сумрачный мартовский вечер я не погрузился в него полностью, а словно завис на краю, на границе между двумя мирами, как будто знал, что должно случиться нечто очень важное.
Потряхивая плюющуюся сковородку, я слышал сквозь кухонную дверь, как топают в холле возвращающиеся официанты. Я слышал, как гудит пылесос и как подмастерье выбивает из кофеварки кофейную гущу. Потихоньку холодную пустоту, которая заполняла ресторан всего несколько минут назад, сменил обычный гул и работа. Точили ножи, с хлопками расправляли свежие скатерти, было слышно, как наверху ездит туда-сюда каретка принтера у бухгалтеров. И вскоре атмосфера уныния рассеялась.
Разносчик грубо просунул «Франс суар» в окошечко для почты, и она шлепнулась на коврик. Эта газета была старой привычкой Жака, с которой он упрямо не желал расстаться даже в наш цифровой век. Он подобрал газету, унес ее за столик в глубине, где его официанты усаживались наскоро пообедать перед вечерней сменой жаренными на гриле колбасками андуйет.
С газетой под мышкой Жак сел сзади вместе с остальными. Он положил себе порцию потрошков с рисом, салат из помидоров и принялся за еду, читая газету. Вдруг он издал какое-то странное бульканье и бросил вилку. Прежде чем остальные могли спросить у него, что случилось, он уже вскочил на ноги и бросился через обеденный зал. Эти мерзавцы, которые больше всего на свете любили хороший скандальчик, повскакали с мест и бросились за ним, надеясь оказаться свидетелями того, что обещало быть первоклассной потасовкой.
Так они и примчались на кухню. Они вломились в двери, запыхавшиеся и возбужденные. Мы на кухне спокойно лущили горох, шинковали лук-шалот и срезали с мяса лишний жир, но замерли, не зачистив очередной отбивной. Все обернулись, чтобы посмотреть на Жака, который тряс в воздухе вечерней газетой и что-то мычал.
