Мама говорит так, словно ей сто лет и все еще существуют работные дома, хотя ей чуть больше шестидесяти. Но когда она упомянула правительство, я внутренне улыбнулась, потому что именно это я и собираюсь сделать – получить помощь, по крайней мере, от одного члена правительства. Пока она нудила насчет работы в магазине на центральной улице Онгара или няней в помощь какой-нибудь мамочке. («Видит бог, Джейн, у тебя уже есть опыт».) Немного спустя она даже умудрилась мне предложить стать инспектором дорожного движения! Я не слушала ее, а думала о том письме, которое собираюсь написать Айвору Тэшему. Это должно быть очень сдержанное и продуманное послание, с тонкими намеками на связь между людьми и событиями, в нем я должна упомянуть о Ллойде Фримане и Хиби. Я предложу Айвору Тэшему встретиться и поговорить о старых временах, но сначала, как бы случайно, назову имя известного журналиста, специализирующегося на раскапывании грязных секретов из жизни высшего общества и известных людей, и добавлю, что знакома с ним. Это неправда, но я запросто могу познакомиться с одним из сотрудников какого-нибудь известного таблоида. Теперь я заставила себя думать только о том, что собираюсь предпринять, а не о своих чувствах и страхах.
Мама говорила о квартире, которую планирует устроить. У меня будет спальня, гостиная, кухня и ванная. В доме три этажа, верхний этаж меньше двух нижних, и он «просто идеально» подходит для переделки. Короткая лестничная площадка станет моей прихожей, и все, что нужно, – это поставить входную дверь на лестнице.
– Ты меня слушаешь, Джейн?
Я ей ответила, что, конечно, слушаю, хотя именно в этот момент думала лишь о том, как узнать, в каком доме на Глэнвилл-стрит живет Тэшем. Может быть, мне удастся повезти маму посмотреть на здание Парламента и Биг-Бен, а потом я скажу ей, что не собираюсь стоять в очереди, чтобы войти внутрь, и мы совершим небольшую прогулку по улицам за Милбэнк. Возможно, пойдем посмотреть на церковь, которую называют «Скамеечкой для ног королевы Анны». На доме Айвора Тэшема или рядом с его домом что-то должно указывать на то, что он в нем живет, правда ведь? Я видела его машину, но то было четыре года назад, возможно, он уже купил новую, и, скорее всего, у него есть гараж. Может быть, он или Кармен промелькнут в окне. Надеюсь, это не слишком длинная улица, иначе мы проторчим там весь день. И когда я говорю «мы», я должна помнить, что мама ничего об этом не знает и не должна знать.
– Ты не получала никаких вестей от этого Стюарта, – спрашивает мама. – У него разве нет телефона?
Я снова видела Шона Линча.
Это не имеет особого значения, потому что я уверена, что он меня не заметил. Это случилось так. Мы с мамой поехали в Вестминстер, и когда посетили аббатство, я предложила пойти и взглянуть на церковь Святого Иоанна на Смит-сквер. Потом мы пошли по Грейт-Смит-стрит и свернули на Глэнвилл-стрит. Она великолепна, как и все в этих местах, мрачная, древняя и почему-то «политическая». Интересно, нравится ли эта улица Кармен. Ну, наверное, мне бы она понравилась, если бы проживание здесь ничего мне не стоило и мне всё доставляли к порогу дома. Она его не боится. Но с другой стороны, Кармен из тех, кого мужчины считают неотразимыми, и я полагаю, что такие женщины не боятся красавцев. Они принадлежат им по праву, они этого достойны. Наверное, я достойна Стю.
Но мы не нашли дома Тэшема. Я сказала «мы», хотя, разумеется, мама не знала, что я ищу. Никто не выглядывал из окон; никто не выходил из домов. Улица была тихой, спокойной и пустой, не считая рыжего кота, сидящего на столбе, прикрыв глаза. Он был так же неподвижен, как все остальное на этой улице. Мы вернулись домой, пересаживаясь с автобуса на автобус. Маме это понравилось; она смотрела в окно на правительственные здания, магазины, театры, пабы и грязные, темные проулки. Соскучившись от езды со скоростью улитки, я размышляла над тем, как добыть адрес Тэшема, не обращая внимания на мамины толчки локтем и призывы взглянуть на какое-нибудь архитектурное чудище или экзотическую витрину. Конечно, я уже поискала Тэшема в телефонном справочнике, хотя понимала, что его там не будет. Его и не было. Я даже подумала, что он зарегистрировал телефон на имя Кармен, но фамилии Киз там тоже не оказалось. Но может существовать какой-нибудь список избирателей? Интересно, где такой список хранится и разрешено ли публике в него заглянуть.
Во второй автобус мы сели по ошибке. Я вскоре поняла, что он увезет нас слишком далеко на запад. Я попыталась сказать маме, что через минуту нам придется сойти и найти автобус, идущий в направлении Кэмден-таун, но она была слишком увлечена разглядыванием ливанских ресторанов на Эджвер-роуд и не обратила на меня внимания. Именно в тот момент, послушавшись, наконец, ее приказа «посмотреть на вон того и на ту женщину под вуалью», я перегнулась через нее и приблизила лицо к окну. Из переулка на Эджвер-роуд выходил Шон Линч.
Мне не следовало удивляться. Он жил прямо за углом. Возможно, я испытала шок, поскольку так часто за последние недели поздравляла себя с тем, что, по всей вероятности, мне больше никогда не придется его встретить. Он был в своем наряде из черной кожи, как и в тот день, когда вышвырнул меня из квартиры на Уильям-Кросс-Корт. Вероятно, Шон Линч одевается так всегда, меняя время от времени лишь майки и джинсы. Я отпрянула от окна и повалилась на первое попавшееся свободное место, капли пота жгли верхнюю губу.
– Что с тобой, Джейн? – Наконец-то моя мать оторвала глаза от окна автобуса и озабоченно и как-то очень назойливо уставилась на меня. – У тебя дрожат руки. Я иногда спрашиваю себя, здорова ли ты. Когда ты в последний раз была у своего врача?
У меня нет врача. Я никуда не записывалась с тех пор, как уехала с Ирвинг-роуд. Но ей не нужно было об этом говорить. Она бы продолжила распространяться о том, какие замечательные врачи в Онгаре, как ей повезло со своим терапевтом, какая она умная и рассудительная и как она «будет рада заняться мной»; и все это будет в моем распоряжении, когда я приеду вместе с ней домой через недельку-другую.
Мы вышли из автобуса и сели в другой. Мама потеряла интерес к панорамам из автобусных окон и вернулась к планированию моего будущего. Самое разумное, что я могу сделать, сказала она, это сразу же выставить свою квартиру на продажу. Если мы увидим, что ее так никто и не купил в течение, скажем, следующих двух недель, я могу оставить ключи управляющему и уехать. Моя мать уверена, что я с ней соглашусь – у меня очень мало мебели, о которой стоило бы беспокоиться. Почему бы не нанять одну из фирм, специализирующихся на вывозе старой мебели, они быстро приедут и избавят меня от многих хлопот, забрав с собой всю мою обстановку? Предвидя, что я соглашусь с ее доводами, как мне, по ее мнению, следовало, она не только отложила деньги на обстановку новой квартиры, но и договорилась со своим «домашним строителем» насчет перестройки.
– Ты меня слушаешь, Джейн?
Я ответила, что да. У меня создалось впечатление, что какая-то микроскопическая часть моей личности, воспринимавшая все эти тусклые и чрезвычайно скучные рассуждения матери о моем будущем в Онгаре, откололась, и я начала автоматически соглашаться со всем, что она говорит. Остальная часть меня с утроенной силой прорабатывала задачи, связанные с Айвором Тэшемом. Где мне найти список избирателей – может, он еще называется списком голосующих? – и как я смогу позвонить так, чтобы мама не стояла рядом и не смогла подслушать разговор? И одновременно с этим я не могла справиться с иррациональным страхом перед Шоном Линчем. Хотя прошло немало времени с тех пор, как меня вышвырнули из той квартиры. Ужасно, такого страха и унижения я не испытывала никогда. Мне удалось убедить себя, что такого больше никогда не повторится. Я больше никогда не нажму звонок на этой зеленой двери. Я никогда не подойду к этому дому. Я никогда не воспользуюсь станцией метро «Уорвик-авеню». Не о чем беспокоиться. Я уверена, что так в нашем обществе не поступает никто, кроме Шона Линча. Я не верю, что можно безнаказанно вышвырнуть человека из квартиры, если он не совершает никаких противоправных действий и соблюдает все нормы приличия. Вот почему я так испугалась, когда увидела Шона Линча из окна автобуса. Мой страх был настолько силен, что у меня опять начали дрожать руки и дергаться нога. Я помню, что в тот страшный день я долго не могла уснуть, и мне до сих пор снятся кошмары.
