После 20 июля Тайная государственная полиция в пределах государства развязала мощную волну террора, охватившую до конца войны почти все население. Особенно это проявилось во время так называемой акции «Гроза». 17 августа Генрих Мюллер объявил код «Гроза» (что скорее можно было расшифровать как «Решетка»). С его объявлением должно было начаться преследование всех предполагаемых или потенциальных противников режима. А к ним относились все сочувствующие Веймарской республике, представители левого крыла, к которым до этого времени руководство нацистов относилось в какой-то степени «безразлично». Таким образом, Мюллер своим указом подтвердил, что и эта категория немцев может подвергаться преследованиям. Сигнал к началу подобных акций был дан еще в начале марта 1933 года в Берлине. А уже в 1943 году председателя КПГ Эрнста Тельмана отправили в концлагерь Бухенвальд и 18 августа сожгли в крематории. Об этом договоренность была достигнута заранее.
22 августа 1943 года Мюллер пустил в ход свой код. В результате начались жестокие преследования коммунистов, социал-демократов, функционеров католического «центра», членов баварской народной партии. Удар по политической оппозиции стоил жизни тысячам людей. Генрих Мюллер через шесть дней заявил: «Аресты коммунистов, социалистов и черных функционеров носили, очевидно, формальный характер, но возвращение их к прежнему образу жизни и к своим семьям не принималось во внимание. Из очень многих областей поступают серьезные жалобы, которые позволяют нам осуществлять необходимые действия».
Через какое-то время в распоряжение РСХА были переданы многочисленные особые арестанты, участники военного сопротивления: шеф абвера Вильгельм Канарис и его военный советник Ганс Остер, а также евангелический теолог Дитрих Бонхоффер. Они были направлены в различные концентрационные лагеря и тюрьмы. В конце апреля 1945 года был казнен в Берлине один из чинов СС и гестапо, а также еще несколько арестантов, которые в общем-то не были потенциальными врагами существовавшего режима.
Национал-социалисты начали теперь борьбу против своего собственного населения. Разрушение немецких городов вследствие воздушных налетов привело к дефициту производства. У вермахта отсутствовало сырье для вооружения и горючее. Большая часть населения терпела голод и вообще осталась без крыши над головой. Вера в национал-социалистов падала с каждым днем. О царившем настроении среди немецкого населения можно судить по последнему сохранившемуся сообщению СД конца марта 1945 года: «1. Никто не хочет проигрывать войну. Все самым страстным образом желают, чтобы мы победили. 2. Но никто уже не верит в победу. Еще тлеющая до сих пор искра надежды гаснет. 3. Если мы проиграем войну, то будем виноваты не в том, что плохо дрались наши солдаты, а в ошибках командования. 4. Народ потерял доверие к руководству. Возникает острая критика партии, определенных руководителей и неверие в пропаганду. 5. Начальник остается последней надеждой для миллионов, но с каждым днем все сильнее лишается доверия и подвергается критике. 6. Существующее сомнение в смысле дальнейшей борьбы вызывает апатию, подрывает доверие к партийным товарищам и к самому себе». В этой поздней сводке о настроениях в обществе отчетливо проявляются тенденции, которые, впрочем, проступали и раньше, хотя только частично фиксировались СД, так как население старалось не высказывать свое мнение из-за страха перед доносами и преследованиями. Однако находились люди, которые говорили о поражении открыто[32].
Чем безнадежнее складывалась ситуация, тем объективнее ее рассматривали в народе, но и действия гестапо в Германии становились все более жестокими. Люди были больше не уверены в завтрашнем дне. Они тайком слушали «радиостанции противника — Лондона или Москвы», хотя за подобные действия им грозила смертная казнь.
Всех, кто ставил под сомнение «окончательную победу», открыто называли пораженцами. Также «пораженческим» считалось каждое высказывание, которое подрывало веру в руководство и в будущее «Великогерманского государства». Не оставался без внимания ни один случай попыток саботажа на военном производстве. Даже шутки о НСДАП или Тайной государственной полиции воспринимались как достаточная причина для преследования.
Вещание на страну иностранного радио, не прошедшее цензуры и точно оценивающее военное положение государства, категорически запрещалось, так как, по мнению нацистов, оно ослабило бы действие национал-социалистской пропаганды в широких массах. Соблюдение лояльности по отношению к государству и фюреру стало сейчас, после цепи неудач, особенно важно. Правдивая информация всячески пресекалась, замалчивались сводки с военных фронтов, родственники и друзья не могли получать какие-либо панические письма с передовой.
Из-за страха перед возмездием положение на фронтах, ситуация в концлагерях, массовые убийства евреев — все это в основном удавалось тщательно скрывать от народа. И все же, несмотря на угрозы, люди умудрялись получать сведения о реальном положении дел.
Ева Ресснер вспоминала: «Дедушка был любитель мастерить радио. Он так перестроил приемник, что мог слушать иностранные радиопередачи, в частности английское радио. Его два племянника и сестра были на войне. В 1944 году они послали ему карту и письмо, благодаря которым он мог представить себе, что происходило на фронте. Эти материалы попали в руки гестапо, прежде чем их получили бабушка и дедушка. Сначала вызвали бабушку, но дедушка сказал, что письма предназначались ему, и был тотчас же арестован. В гестапо узнали, что он слушал иностранное радио из Лондона, и по решению народного суда его приговорили к 2,5 годам тюрьмы и к трем годам лишения гражданских прав. Он отделался еще сравнительно легко. В худшем случае старика ожидала бы смертная казнь, но сведения о том, что он слушал радио, не подтвердились»[33].
Имела ли значение в те времена какая-либо реальная или предполагаемая оппозиция, сказать трудно. Однако были патриоты, которых не пугали никакие репрессии. С подлинным мужеством они упрямо высказывали свои критические замечания по поводу существующего режима.
Такой, например, была Мария Луиза Шульце-Ян, которая стала жертвой нацистского режима. Она изучала химию в Мюнхенском университете. Сначала, по ее собственному высказыванию, Мария Луиза не интересовалась политикой. Но повзрослев, она ужаснулась тому, что происходило в Германии. В ночь погрома 1938 года, предшествовавшего началу войны, до нее дошли сведения об уничтожении заключенных в концентрационных лагерях. Это вызвало ее резкую антипатию к гитлеровскому режиму, она стала убежденной антифашисткой. Ее чувство разделял друг по учебе Ханс Лайпельт. Мария Луиза Шульце-Ян хорошо помнит события февраля 1943 года. Последняя листовка организации немецких патриотов «Белая роза» была доставлена ее другу почтой после разгрома немцев под Сталинградом. В ней рассказывалось о «сотнях тысяч немецких солдат, которые бессмысленно и безответственно шли на верную гибель», а кончалась она призывом к активному протесту. Мария Шульце-Ян и Ханс Лайпельт присоединились к оставшимся в живых членам группы «Белая роза». «Мы подумали, что можем напечатать еще одну листовку, доказывая этим то, что наша организация продолжает действовать. Мы приобрели пишущую машинку, и дела наши пошли хорошо. Ханс Лайпельт также имел свою пишущую машинку и комнату, где можно было работать. Мы печатали сразу несколько копий и еще писали кое-что от руки»[34].
