Воображение у Германа разгоралось с каждым Днем. Он изобретал такие способы воздействия на господ игроков, что Степан Антонович, привыкший действовать по старинке, морщился и кряхтел.
— Больно уж вы, мой разлюбезный, к мистификации склоняетесь. Что за страсть такая? Для чего мудрить? Вам бы пьесы ставить…
— С современными-то актерами? Увольте. Так перестараются, все испортят. То глаза пучат, то волосы на себе рвут. Разве это мистификация? Человек — он куда тоньше.
— А мне, грешным делом, казалось, что все как в жизни. Взять хотя бы вашего же князя Гаваншвили. Проиграет — волосы рвет. Сами ведь рассказывали.
— Возможно. Но моя задача сложней. Я, видите ли, выполняю по отношению к людям функции судьбы. И, как перст судьбы, остаюсь для человека незримым. Он смотрит в небо наивными глупыми глазами и спрашивает: «За что?» — кого-то там, не меня. — Герман вздохнул, предвкушая еще один творческий вечер. — Сегодня, к примеру, нашим добрым молодцам снова придется поработать с эфиром.
— Важный человек прибудет? — оживился Степан Антонович.
— И человек важный, и деньги с ним будут немалые. Про триста тысяч наверняка знаю, а возможно, и того более. Правда, человек осторожный. Приедет с охраной. Кучер да два молодца на запятках. Их и нужно будет усыпить да в город отправить подводой. Пусть Никитка займется. От него все равно толку мало. Трое пусть займут место слуг. Выйдет гость в кромешной темноте, уж я позабочусь, чтобы не раньше, и Алису попрошу оказывать ему особое внимание. Остальные пусть налетят на него при выезде из леса. Никаких побоев, чтобы пикнуть не смели. Взяли за плечи, тряпку эфирную к лицу — и придержали, пока не уснет. Вот и все. Деньги забрали, а коляску в соседнее село отправили да и бросили на опушке. Небось волки не съедят, пока очухается.
Степан Антонович что-то прикидывал в уме, морщился.
— Ой, и не знаю. Как бы ребята мои с такими деньжищами не пропали. Искушение слишком большое. А как гость этот вооружен окажется?
— Степан Антонович, — сказал Герман совсем другим тоном, ледяным и бесстрастным, — вы уж за ними проследите. Если что — из-под земли достану. У меня руки длинные. А если вы процент себе выторговываете таким способом, так ведь условия игры вам знакомы. Как в нашей мелодии послышатся мне нотки шантажа, усадьба опустеет… Не забывайте.
Степан Антонович сложил губы в кислую улыбочку. Герман даже не улыбнулся ему на прощание, а девка его, та и вовсе нос своротила, встретившись на крыльце. Но делать нечего. Он зависит от этой парочки. Домик в лесу без Алисы бесполезен, пусть и с заграничной рулеткой. Алиса создает из всего таинство, если бы не она, а только девки распутные, вышел бы обыкновенный публичный дом. А тут слухи ползут, что живет в лесу писаная красавица. И пока красавица свободна, не нашелся еще мужчина, что сумеет покорить ее сердце. Многие рвались посмотреть на удивительную девушку и развлечься. Но такое только на первых порах было. Теперь — по записи и по предварительному уведомлению. Членский взнос — пятьсот рублей. Да подождать придется. Да, он бы такого не придумал.
И тут обожгла Степана Антоновича горячая шальная мечта — а как украсть у Германа все сразу: и домик, и рулетку, и красотку. Всю его мистификацию украсть целиком. А что, скажет гостям, что он родной дядюшка красотки, что Герман отбыл за границу на лечение — пускай ищут. Только вот кому он нужен? Всем нужна девка и игра. А они останутся тут, в подмосковном лесочке. И еще одна мечта зашевелилась. Коли уж девка ему достанется, он ей Германа во всем заменит. А противиться будет, губки кривить, так и запугать можно. Вон, мол, ребятки мои лихие во дворе топчутся. Только пикни, голуба, им достанешься. Все попробуют. Чем не довод для разумной девки? Сирота круглая. Никому не нужна, никто не хватится. «Первым делом заставлю платье снять и белье. И в чем мать родила передо мной прохаживаться туда-сюда, туда-сюда…»
Никогда еще Степан Антонович не был преисполнен такой решимости. Оставалось решить, как уничтожить Германа. Хитрый он человек, осторожный, сильный, бесстрашный. Ну ничего, думал Степан Антонович, потирая в коляске руки, на каждую хитрость есть другая хитрость, на силу — другая сила. Посмотрим еще, как ты, милый мистификатор, о пощаде запросишь!
Глава 12
Поиски ночной княгини
Спиридон навел справки относительно веселого дома Зи-Зи, и выяснилась интересная вещь. Зинаида Прохоровна Блинова, квартировавшая в том доме, погорела вместе со всем имуществом и с девками. Заслышав запах дыма, сторож, слегка во хмелю по случаю именин жены, потащил гостей заливать огонь. Подоспели они вовремя, до приезда пожарной команды сумели справиться с огнем так, что прочие жильцы не пострадали. Однако никого из женщин спасти не удалось. Девки, спавшие в дальней комнате, задохнулись дымом, а хозяйка валялась в прихожей с проломленным черепом. Но не сведения эти удивили Дубля, сколько дата — 28 мая 1847 года. Стало быть, сразу же после убийства на Литейном. Совпадение было более чем любопытным. И последняя деталь — никакой девушки с золотистыми волосами среди погибших не было. Спиридон наведался к сторожу, и тот сказал определенно — нет, новенькой не было. Он ее приметил, когда выходила раз с постоянным клиентом (это он про Сашу, догадался Спиридон), но вот когда позвали опознать трупы — ее точно не было.
История еще больше заинтриговала Спиридона, когда, перебирая листы с показаниями соседей, он наткнулся на описание человека, который, но словам досужих кухарок, часто выглядывающих из окна на улицу, весь день проторчал под их окнами. Описание человека было ему знакомо. Дубль порылся в своих домашних архивах и выудил листочек с описанием внешности известного вора, бандита и убийцы Тимофея Бровкина. Сравнил описания — один в один. Ага, вот куда ниточка тянется.
Ниточка оборвалась — Спиридон узнал, что Тимофей Бровкин полгода назад был найден убитым. След девушки затерялся.
Оставалось искать красавицу, да не такую, каких в Петербурге тьма, а особенную, необычную. Дубль решил не связываться со своими «коллегами» по Третьему отделению, а обратиться за советом к своему «приемному родителю» и первому начальнику Шервуду. Навел справки, оказалось, что Иван Васильевич недавно выпущен из Шлиссельбургской крепости и пребывает в Смоленской губернии, в родных Бобырях.
Ивась по такому случаю не пожалел своих лошадей и снарядил Спиридона в дорогу. Шервуд встретил его неласково, но, уловив в глазах мельтешение с отблесками империалов, тут же сменил тон и попросил в долг десять тысяч рублей. Дубль вытащил сто рублей серебром (от того же расщедрившегося Ивася) и дрожащими руками передал Ивану Васильевичу, ожидая горделивого отказа. Отказа не последовало, и Дубль приступил к делу.
Сказал, что у племянника его сбежала невеста и прихватила кое-какие драгоценности, оставшиеся от матери. Молодой дурак пришел к нему, плачет и желает найти изменщицу и всыпать ей пару горячих.
— Пару горячих? — изумился Шервуд.
— Парень в таком расстройстве, что и не знает, как быть.
