— Мне плохо от веры Гюстава в меня.
— Я думал, что ты слишком любишь меня, чтобы при этом его обманывать.
— Вчера его душевная чистота меня обезоружила, сердце мое дрогнуло. Мне не хватило мужества сказать ему о нас. Мне недостало сил нанести ему этот удар. Это было слишком жестоко, слишком несправедливо. Подождем, пусть пройдет немного времени. Обожаемый мой, я хочу любить тебя, никому не принося вреда.
— Другими словами, ты не моя, у меня есть непобедимый соперник в твоей жизни, а ты готова делиться, чтобы не сделать несчастным человека, которого тебе жаль? В общем, ты просишь меня довольствоваться теми урывками времени, которые ты украдешь у доверчивого мужа? Ну что ж, так я отказываюсь, и отказываюсь потому, что мне не нужны ни эти минуты, ни эти уловки. В любви надо не любить, а предпочитать.
— Ах, — воскликнула она, — я думала, ты поймешь мои проблемы, мои муки и ужасные затруднения. Разве ты не видишь, что два чувства разрывают мне сердце?
— Два чувства, то есть двое мужчин. Обманывать Гюстава кажется тебе менее жестоким, чем вывести его из заблуждения, но как же быть с моим несчастьем, моими требованиями и мечтами о страсти, которую ты разжигала?
— Поль, ты забыл… ты забыл, что… что я твоя.
— А жизнь твоя — чья?
— Вспомни вчерашний день! И скажи себе, что завтра будет то же самое. А главное, скажи себе, что я люблю тебя.
— Какое мне дело до воспоминаний и до будущего? Мне нужен праздник сегодня и праздник, который всегда со мной.
— Ах, но ты-то живешь один, ты свободен, не связан с какой-нибудь женщиной, в которую ты бы уже не был влюблен, но которая все же занимала бы определенное место в твоей жизни, потому что владела бы частицей твоего сердца, а ты бы это сознавал. Можешь ты это представить?
— Я? Я могу представить, каковы будут мои мысли в те вечера, когда ты будешь жить далеко от меня, хранительницей иллюзий! И знаю, что буду представлять себе сцены умиления, одна мысль о которых мне невыносима. Еще я могу представить, что ты всегда будешь приходить в мои маленькие владения лишь украдкой, зажав в руке стебелек вечно цветущих угрызений совести, который ты сорвешь, проходя по моему саду! Женщина, которую я стану обнимать, будет женой Гюстава? И я на это соглашусь? Нет, я не согласен. Одиночка, обрученный с одиночеством, — единственный чудак, единственный высший аристократ, единственный человек, который ни перед кем не пресмыкается, не ищет себе оправданий и бьет лишь в собственную грудь, когда некий образ развенчивает его сирену. Я предпочитаю оставаться один, чем делить с кем-то любимую женщину.
Такси остановилось на улице Нотр-Дам-де-Шан. Поль быстро вышел и, вытянув руку, мягко оттолкнул Сесилию, собиравшуюся последовать за ним:
— Нет-нет, если два чувства, если двое мужчин разрывают вам сердце, возвращайтесь к мужчине вашей жизни, а я останусь в тени — мужчиной вашего романа.
— Поль! Любовь моя! — крикнула она.
— Любовь моя… — прошептал он.
Затем захлопнул дверцу, дал шоферу адрес Гюстава и, замерев у дороги в тупик, ведущей к решетке его сада, смотрел, как такси G-7, карета их любви, удаляется в облаке разорванной бумаги, в мельтешении белых и черных бабочек, вылетавших в окна.
Верьер,
11 января 1958 г.
