– Она, наверное, просит его об этом при личных встречах, не так ли? Ведь он ее любит.
– Ты от кого услышал эти небылицы?
– Когда папа рассказал мне об этом, я и сам подумал: лучше бы это оказалось небылицей.
Никто из них не заметил, что Таэко стоит у двери. Она не улыбалась, взглянула на Куродо и сказала:
– Черныш, сними очки.
– Хотелось увидеть, какими глазами на тебя смотрит генерал.
Она прошептала:
– Черныш… – тяжело вздохнула и села на диван.
Аса схватила Куродо за воротник и заорала ему в ухо:
– Твоему папаше только романы писать. Обманул он тебя.
– Перестань, Аса. Черныш уже знает обо всем.
– Но… – запнулась Аса, так и не выпустив из рук воротник Куродо, посмотрела на Таэко, сказала: – Хорошо, – и сняла темные очки с его носа.
Они остались вдвоем. В комнате стояла гнетущая тишина. Куродо набрал побольше воздуха и сказал взволнованно:
– Что будет, когда кончится война?
Может быть, этот вопрос нельзя было задавать. Куродо понимал, что от него требуется: продолжать играть на рояле, оставив все как есть, без дальнейших выяснений. Но когда-нибудь так же, как и в войне, в отношениях Таэко с генералом и у него с Таэко наступит финал. До того, как это случится, у Куродо оставалось единственное право: отдать себя на ее суд.
– Какие у генерала планы на тебя?
– Он так тебя беспокоит? Черныш, ты не хочешь остаться моим любимым хорошеньким братиком?
– Я больше не могу быть твоим братом.
– Почему?
– Потому что я полюбил тебя.
– Ох, Черныш, – вздохнула Таэко и покачала головой. – Нельзя. Тебе нельзя любить меня.
– Я люблю кого хочу. Даже если генерал запретит мне.
– Твоя любовь останется без ответа. Так что и думать забудь.
– Если любовь можно легко забыть, ее не называли бы любовью. Ты сидишь здесь, я могу протянуть руку и дотронуться до тебя, но твое сердце далеко. Как будто ты оставила его в другом мире. До него непросто добраться. И поэтому мои чувства к тебе становятся все сильнее. Я прошу тебя. Даже когда война закончится, даже когда генерал вернется, не запрещай мне любить тебя, не запрещай мне быть очарованным тобой.
– Я неподходящий объект для твоей любви. Ты же видишь во мне свою покойную мать, разве нет?
Слова Таэко задели Куродо за живое. Он осознавал это сам и оттого становился еще более капризным и неуправляемым. Но эти капризы заставляли его чувствовать себя виноватым и перед своей матерью, и перед Таэко. Куродо попытался заглянуть прямо в глаза Таэко, чей взгляд был направлен вдаль, и продолжал настаивать на своем:
– Я не откажусь от своей любви, пока ты не будешь уважать меня как мужчину. Я ухожу, но еще вернусь. И тогда я вернусь за тобой.
Куродо побледнел и выскочил из комнаты, как будто разрубил воздух. Он не услышал ответа:
– Черныш, подожди, – отстранил Асу, пытавшуюся преградить ему дорогу, запрыгнул на велосипед и умчался куда глаза глядят.
10.4
Таэко одной фразой словно вскрыла нарыв внутри него. Но Куродо пока не удалось затронуть ее чувств. Он выбежал тогда из комнаты, проигнорировав ее просьбу остаться, потому что все свое мужество истратил на сделанное признание. У него не было душевных сил принять ее подлинные чувства. Он сам стер улыбку с ее лица, но побоялся слов, которые она могла бы сказать ему, и убежал.
Дни проходили в муках. Каждые полчаса Куродо вспоминал о ней, о генерале; чтобы избавиться от этих мыслей, он носился на велосипеде, смотрел в небо на пустырях, сочинял музыку под деревьями. Тысячи раз он брал в руки карандаш, чтобы написать ей письмо. Но слова не ноты, они не выстраивались в ровные линии так, как ему хотелось. И все заканчивалось упражнениями в написании иероглифов. От нее писем не было.
Сколько раз он выезжал к дому улыбок, исступленно крутя педали. В дождливые дни садился на электричку и выходил на станции у берега реки. Но вороны, голуби и собаки растаскивали все его мужество по кусочкам, стоило ему оказаться перед воротами дома улыбок.
Решимость пришла оттуда, откуда он меньше всего ее ждал.
– Так твою разлюбезную зовут Аса Такано, да? «Самая несчастная в Японии женщина» прятала письмо от Таэко. И к тому же заявила, что не собирается отдавать его просто так.
– Чего же ты хочешь?
– Или живи где придется, или расстанься с ней. Ну, выбирай!
Куродо выбрал жить где придется. Тогда она сказала:
– И велосипед тоже верни.
Куродо не колебался ни секунды. Она продолжала говорить, но ему было все равно: он молча собирал вещи. Взял все наличные, что у него были, сунул ей в руки и отобрал письмо. Когда он выходил из квартиры, в спину ему полетели слова, полные ненависти:
– Устанешь, придешь весь в слезах побитой собакой – и не надейся, все равно не пущу. Эй, три тысячи за велик – это слишком много.
– Цветов себе купи.
– Цветы мне не нужны. Я тебя хочу.
10.5
Как только он увидел Таэко, его искренние чувства вылились в невнятное бормотание. Оно стало и коротким ответом на ее письмо.
– Я так хотел увидеть тебя. Безумно.
Она улыбнулась. Как стосковался он по ее улыбке! Но в это мгновение совершенно неожиданно его сознание оказалось во власти матери. Куродо прилагал все усилия, чтобы образ его матери не сливался с образом Таэко, но он все глубже проникал в каждый уголок его сознания. В запахе лилий, щекочущем нос, – мама, в ветре, что гладит его по щеке, – мама, в воздухе, который он жадно вдыхал, – мама…
– Черныш, а ты разве не хочешь ванну принять?
Неужели в его осунувшемся лице проступили черты бездомной жизни? Или Таэко пыталась повернуть стрелки часов обратно в лето? Ему надо было принять ванну еще и для того, чтобы смыть образ матери, которая неотступно следовала за ним.
Он задыхался от запаха лилий, и его преследовали тяжелые мысли. А вдруг он в последний раз принимает ванну в доме улыбок? Но он не может отказаться от своего решения, созревшего за тот месяц, что он не был здесь. Ему нужно было свергнуть престарелого соперника и гордо предложить себя в качестве нового кандидата в любовники.
Приняв ванну Куродо бросился к роялю, чтобы выразить накопившуюся в нем страсть. «Стеинвеи» чутко отзывался на каждое движение Куродо. «Токката» Шумана была подготовкой к признанию.
Напор Куродо, похоже, сразил Таэко, и она сказала, прерывисто дыша:
– Потрясающе. Я единолично завладела твоим талантом.
– Я мог бы всегда играть только для тебя одной.
