— Но ее речь после концерта? Она сказала, что концерт был фантастический? И Арро, которого она пригласила в твою честь?
— Дешевая игра. А что еще она могла сказать или сделать? У нее не было выбора. В глубине души она была в ярости, еще больше, чем я, потому что в решающий момент ей изменил стратегически важный ученик.
— Вот потому-то я и стою здесь с тобой. Мне интересно, какое давление она оказывает на бедную Аню?
Ребекка хмыкает:
— Аня справится лучше нас всех. Эта девочка не знает, что такое страх.
Я колеблюсь, думаю над тем, что она рассказала. Я так ничего и не узнал.
— Как думаешь, каковы планы Сельмы Люнге?
— Сделать Аню своей лучшей подругой. Правда, у Ани есть мать. Цель фру Люнге получить власть над Аней не сверху вниз, не старшей над младшей, если ты понимаешь, что я имею в виду. Аню скрывали от всех нас.
То есть она росла одна, без подруг и друзей. Не забывай, фру Люнге чертовски хороший педагог, она умеет вводить в транс, умеет заставить принимать ее условия так, что ты этого почти не замечаешь. Она жаждет трансформироваться через своих учеников. Это должно вернуть ей чувство собственного достоинства. Мастер ее уровня никогда не перестает работать. Для нее ученики стали клавишами. Со мной все было ясно: меня следовало поставить на колени. Мы бы никогда не стали подругами. Очевидно, она с самого начала не очень верила в меня, но потом обнаружила, что у меня есть воля, и еще, конечно, помнила о том, о чем помнят многие, что эта девушка очень богата. Мне неприятно говорить об этом, но деньги создают поле притяжения, а ведь я еще даже не знаю, сколько папа платил ей все эти годы за наши еженедельные занятия.
Я слушаю ее, киваю, и у меня появляется болезненное чувство. Неужели все это правда? Неужели Сельма Люнге, которая всего за пару недель открыла мне столько нового, заставила меня понять суть музыки глубже, чем это смогла сделать мама, так коварна по натуре? Неожиданно я вспоминаю маму, ее щедрую, импульсивную манеру делиться со мной радостью, подаренной музыкой. Неужели и она хотела бы, чтобы мы, юные, барахтались в своей жизни, не зная, что нам делать? Она, воспринимавшая музыку как подарок? Мне так не хватает ее в этот новогодний вечер!
Ребекка смотрит на меня.
— Ты замечтался, — говорит она.
Я качаю головой.
— Нет, просто вспомнил маму, ее радость, когда наш приемник безбожно хрипел на средних волнах и единственное, что нам удалось услышать из концерта для скрипки с оркестром Чайковского, передаваемого из Польши, это каденцию первой части.
Ребекка гладит меня по щеке.
— Продолжай, — серьезно просит она.
— Это очень отличается от того, что Аня сказала нам.
— Ты это про что?
— Когда она победила на конкурсе. Когда была непревзойденной. Человек не зря тратит на занятия музыкой большую часть своей жизни, сказала она тогда. Помнишь?
— Конечно, помню. Ты столько говорил об этом.
— Меня это пугает.
— Еще бы, ведь это эхо Сельмы Люнге.
— Ты никогда не обращала внимания, что Ани слишком худая?
Ребекка задумывается.
— Вообще-то, нет.
— От нее остался один скелет.
Но Ребекка не понимает, нисколько это серьезно.
— Наверное, в этом нет ничего странного, — говорит она наконец. — Амбиции фру Люнге безграничны.
— Ты имеешь в виду, что Аня будет играть Равеля с Филармоническим оркестром?
— Да, бедняжка.
Ребекка качает головой и лукаво на меня смотрит:
— А какие у фру Люнге амбиции в отношении тебя?
— Об этом она еще не говорила.
— Это подозрительно. — Она щиплет меня за щеку.
— Что ты имеешь в виду? — смеюсь я.
— Что в твоем случае ее амбиции еще больше, но до поры до времени она держит их и тайне, потому что ей стыдно.
— Почему стыдно?
— А то ты не знаешь? — насмешливо спрашивает она. — Не знаешь, что у нее есть слабость, так сказать, порок?
— Какая слабость?
— Молодые люди.
— Что за чушь!
— Но это правда, Аксель! — Ребекка становится серьезной. — Ведь Турфинн значительно моложе ее.
— Он? Этот слюнявый мужичонка?
Ребекка смеется.
— Он — прототип европейского интеллектуала! Да-да. И он на десять лет моложе своей жены.
— Но ведь он выглядит совсем старым?
— Еще бы. От совместной жизни с Сельмой Люнге никто не помолодеет. Такой охотник, как она, все время требует новой добычи.
— Каждый раз, когда я прихожу, она посылает этого всемирно известного философа в Осло за хлебом.
— Это значит, что тебе угрожает опасность! — Ребекка торжествующе смеется.
— Не шути так! А где, между прочим, все ее дети?
— Да, где они? Их трое, правда? Или четверо? Думаю, они бродят где-то по берегу этой грязной реки с каким-нибудь голодным родственником из Германии.
— Не шути так!
— Не буду! — Она прижимает пальцы к губам. — Прости, я совсем забыла… эта река… твоя мама…
— Забудь о моей маме, она к этому не имеет отношения.
— Не знаю, не знаю, Фру Люнге не пропустит ничего.
— Даже покойников? — смеюсь я.
— Не исключено.
— Давай лучше поговорим о живых. Что там с молодыми людьми?
— Это все сплетни. У нее есть любовники. Ты этого не знал? Турфинн безнадежный рогоносец.
— А он что?
— Да ничего. Он ни о чем даже не подозревает. В настоящее время любовник фру Люнге один из виолончелистов из Филармонического оркестра.
— Виолончель? — спрашиваю я. — Аня помешана на виолончели. Жаклин Дюпре и другие.
— Это может быть одновременно и причиной, и дымовой завесой. Если человек в кого-то влюблен, ему хочется все время пребывать в мире того, кого он любит. Может, фру Люнге выбрала Дюпре, чтобы иметь возможность беседовать с Аней о звучании виолончели, инструменте ее любовника. Кроме того, она всегда ищет страсть. А тут уж выбрать Дюпре вполне естественно. Это не поставит ее в затруднительное положение. Ведь Дюпре женщина.
Я соглашаюсь, В ее словах есть логика. К горлу подкатывает тошнота. Только не сейчас! На этот раз на сцену должен выйти не я, а Сельма и Турфинн Люнге. Но мне странно слышать все это от Ребекки. Теперь я лучше вижу и понимаю Сельму.
Маргрете Ирене в явном раздражении высовывает голову из гостиной.
— На что вы тут тратите время за несколько минут до полуночи?
