Я только пожал плечами:
– С кем не бывает.
В лифте, который для разнообразия работал, у Машуры чуть припадок не случился – думала, что «шкаф» взлетел. Ей очень хотелось понажимать на разные кнопки, но я уговорил отложить это увлекательное дело на потом. Долго вытирал ноги перед знакомой обитой черной клеенкой дверью с номером 41. В голове крепко сидела Генина угроза: все-таки я отсутствовал не одну ночь, а целых три. По крайней мере, если газеты в киоске на Ленинском были сегодняшние.
Я покосился на Машуру, напоминавшую несчастного котенка после купания, и решительно надавил на звонок. Было уже часов десять, если не больше, так что прошло некоторое время, прежде чем за дверью загремела цепочка, и послышалось мамино боязливое:
– Кто там?
– Я, – бодро возвестил я.
По ту сторону клеенки охнули, защелкали замками. Я ободряюще подмигнул Машуре. Двойные двери распахнулись, и мать буквально упала мне на грудь:
– Лианушка!
Если заемный ватник еще не промок насквозь от дождя, то теперь дело довершили мамины слезы. Хоть я и ожидал чего-то подобного, ситуация смутила меня неимоверно. Хотелось то ли грязно выругаться, то ли разреветься самому. В итоге я чуть отстранил мать и буркнул чужим хриплым голосом:
– Знакомься, мам. Это Маша.
Машура сделала книксен на площадке, послушно отзываясь на заранее оговоренное кодовое имя. Она пунктуально следовала моему совету держать язык за зубами и позволить мне вести переговоры.
– Здравствуй, Машенька, – с усилием улыбнулась мама, украдкой утирая влажные глаза. – Ты к нам в гости? Не поздновато ли?
– Она у нас ночевать будет, – заявил я, протискиваясь в коридор и таща Машуру за собой.
– А родители-то, – растерялась мать, – родители ее согласны?
– Они возражать не будут, – успокоил я, разматывая с шеи гостьи колготки.
– Зато я – буду! – в дверях гостиной возник Гена, грузный и мрачный, как Каменный гость. – Мало того что сам шлялся неделю незнамо где, а теперь явился на все готовенькое, так еще шалаву свою с собой привел! Это ж надо наглость иметь…
На «шалаве» меня закоротило.
– Слова свои обратно возьмите, – процедил я сквозь зубы, подступая к отчиму. Картинка перед глазами странно выцвела до черно-белой литографии, только Генина кровью налитая ряшка плавала в середине, будто последний оставшийся в банке маринованный помидор. – Маша – хорошая девушка и вам ничего не сделала. Извинитесь.
На мгновение отчим оторопел. Наконец, извилины в проспиртованных мозгах зашевелились, и морда под ними из просто красной стала пунцовой:
– Да как ты… Чтобы я… Перед этой суч…
Был только один способ заткнуть Генино дерьмо обратно в глотку. Мой тщательно сложенный кулак с размаху погрузился в пивное пузо. Отчим хыкнул и ткнулся вперед, заплывшие глазки вылезли из орбит. Мать ахнула и бросилась между нами, но разнимать никого не требовалось. Жизнь научила меня просчитывать события на несколько ходов вперед, и сейчас я стремительно перешел к плану Б. Проскользнув мимо хрипящего Гены, я рванул в свою комнату. Сашка в пижаме застыл, разинув рот, на полпути от постели – видно, спал бедняга, да шум его разбудил.
– Лиан, ты?
– Нет, дружелюбное привидение, – бросил я, ныряя между столом и батареей.
За радиатором у меня давно была спрятана заначка на черный день. Похоже, этот день как раз наступил.
– Ложись, – велел я брату, засовывая скрученные трубочкой бумажки за пазуху.
– А ты… разве не останешься? – тоскливо протянул Сашка, круглыми глазами наблюдая, как я роюсь в ящиках стола.
– Не могу, – я вырвал листок из отыскавшейся тетради и отправил его вслед за деньгами.
Распахнувшаяся дверь грохнула в стену с такой силой, что чуть не вылетело матовое стекло. У Гены разве что дым из ноздрей не шел. Он попер на меня, как бык на матадора. Только одно стояло на его пути – Сашка. Страх за брата бросил меня вперед. Опоздал я на долю секунды. Оплеуха отчима вмяла мальчишку в книжные полки. Он рухнул на пол, увлекая за собой томики Пушкина. Мой череп с разгона вошел в уже помятое брюхо, вгоняя кишки Гене в позвоночник. Мы оба грохнулись на пол. Корчась от боли и хрипя, Гена ухватил меня за горло.
Кислород перекрыло, кровь барабанами застучала в ушах, перед глазами завертелись черные мухи. Я задергался, как насаженный на крючок червяк, инстинктивно зашарил по полу. Пальцы наткнулись на книгу в твердом переплете. Ухватив ее за корешок, я со всей дури обрушил томик на морду отчима. Еще и еще раз. Гена взвыл, брызнула кровь, лапищи на моем горле разжались. Видно, острые углы книги попали в уязвимое место.
Я глянул на Сашку, поднимавшегося по стеночке.
– Беги, Лиан! Беги! – прошептал он белыми губами.
Я взял ноги в руки. Мимо матери. Подхватил съежившуюся в коридоре Машуру, чуть из тапок не выдернул, и – на лестницу.
– Да я тебя упеку, щенок! Всю жизнь по колониям будешь…
Захлопнул черную дверь. Мимо лифта. Вниз по ступенькам с Машурой, теряющей тапки в темных пролетах…
Потом мы шли молча до самого Ленинского. Дождь перестал. Яркие витрины универмага и фонари отражались в лужах и так сияли на мокром асфальте, что казалось, у нас под ногами – звездная радуга. Воздух остро пах бензином и прелой листвой. На Машуру я не смотрел – не мог. Но когда она подозрительно часто стала шмыгать носом, не выдержал.
– Ты что, ревешь, что ли? – я остановился, заглядывая в лицо под спутанной челкой.
Аккуратный вздернутый носик покраснел, запухшие глаза виновато уткнулись в землю:
– Прости, я больше не буду.
– Да реви себе на здоровье, – хмыкнул я. – Это я для ясности спросил. Полезно давать выход эмоциям, чтоб желчь не застаивалась.
Машура хлюпнула носом и подняла на меня умоляющие глаза:
– Это все из-за меня, да? У вас, наверное, незваных гостей не любят, а я, дура…
– Ты не дура! – Я неловко отер ее мокрую щеку. В пальцах защекотало – кожа была удивительно нежной. – И я тебя звал, помнишь? Так что ты тут ни при чем. Просто Гена… – Я вздохнул и зашагал к светящейся синим в ночном небе букве «М». – Он мне не отец.
Минуту Машура переваривала информацию.
– Разве он не муж твоей матери?
– Да нет… Они просто живут вместе.
Саттардка тряхнула головой:
– По рокханским законам, если мужчина живет под одним кровом с женщиной, он должен заботиться обо всем, что под этим кровом, как о своем собственном, включая ее детей.
– У нас не Средний мир, – фыркнул я. – А законами такие, как Гена, подтираются.
Тут мне вспомнилась физиономия отчима, располосованная книжной обложкой. Что это было? Пушкин, собрание сочинений? Какое символичное торжество поэта над быдлом! Вот бы русичка порадовалась. Ирония ситуации заставила меня хихикнуть. Машура подозрительно покосилась в мою сторону, а меня уже понесло. В болевшем горле защекотало, я надул щеки, стараясь подавить в зародыше идиотский смех. Но все было напрасно – я заржал, как конь. Девчонка уставилась на меня круглыми глазами, наверное, размышляя, не свихнулся ли я, и что полагалось предпринимать в подобных ситуациях.
