При виде красной крыши и ярко–белых стен его охватила паника. Он был грязный, заросший, с бородой. Вот уже три месяца, как он бродяжничал. Что она подумает, увидев его в таком неопрятном виде? Он лег на землю и пополз на животе к дороге. Забыв обо всем, он смотрел. В доме, казалось, ничего не изменилось. Ставни его комнаты были открыты. Около гаража стояла голубая машина. В шезлонге, на террасе, нежился молодой, голый до пояса незнакомец. Из дома доносился шум воды в душе и голос, напевавший какой–то мотив. Потом шум прекратился. Людо чуть не закричал, когда на террасу вышла Николь, обернутая махровым полотенцем. Склонившись набок, она выжимала мокрые волосы. Рука мужчины небрежно скользнула под полотенце, при этом он даже не открыл глаз. Николь не противилась и улыбалась. Кто этот человек? Где Мишо? Что происходит? Николь склонилась к незнакомцу и нежно его поцеловала. Людо охватила смертельная тоска, ему страстно хотелось побежать туда и униженно слизывать капли пота с тела этой женщины, которую он любил и ненавидел, женщины, которая была его матерью и принадлежала ему одному. Он встал на ноги, собираясь уже перейти через дорогу, открыть ворота и вернуть себе мать; у него было на это право, и никто не мог ему в этом помешать!
Держась за руки, незнакомец и Николь с радостным видом вошли в дом, и Людо не пошевелился.
Испытывая странное облегчение, он снова лег на живот и стал дожидаться темноты. Почему Мишо не возвращается? Вечером незнакомец вышел закрыть ставни. Уже почти совсем стемнело, появились первые звезды, Людо перешел через дорогу и проскользнул в сад. Он узнал запах глициний, особенно сильный в весеннюю пору. Подошел к двери и прильнул к ней ухом. До него донесся приглушенный звук телевизора. Он нажал пальцем на кнопку звонка и долго не отпускал. Приторная мелодия, состоящая из чередования двух нот, отозвалась в нем сигналом тревоги. Его охватил животный страх. Он услышал звук шагов, доносившийся как бы с другой планеты; дверь отворилась. Людо увидел здоровяка в майке, смотревшего на него с враждебным видом, затем позади показался женский силуэт; он услышал слова ''какой–то старый оборванец» и бросился прочь; перебежав через дорогу, он пустился бежать через поля, как какой–нибудь вор.
Позже он тайком вернулся и провел остаток ночи в своем бывшем иглу, сохранившемся нетронутым в глубине сада.
Он возвратился на свое судно лишь на рассвете и весь день пролежал на полу, с руками, сложенными на груди как у надгробной статуи. Теперь он, казалось, был окружен одними смутными, едва им самим различимыми впечатлениями, ничем не заполненными мгновениями, которые, проплывая мимо, задевали его и лопались как пузыри. Он лежал с открытыми глазами, слушая, как бьется сердце — его сердце, — как пульсирует море под трюмом, как разбивается о ржавый металл откуда–то скатившаяся капля, и его донимали воспоминания. Вот шагает в ночной темноте маленький мальчик. Вот плывет в воздухе черная рука. Кто же это так жалобно повторяет: «Мама говорит, что он сам упал…»? Николь часто поднималась на чердак, однако он не знал, что это его мать. И все–таки он уже любил на нее смотреть. Она ничего не говорила. Она была красивее Нанетт. С Нанетт ему было грустно, она все время пыталась его разговорить, все время спрашивала, доволен ли он. не забудет ли он ее, когда вырастет. Куда, интересно, тебя девают, когда помираешь?.. И где же все–таки Мишо?.. Он снова услышал звуки фисгармонии, увидел, как восемь пальцев бегают по клавишам. И где его настоящий отец? Не его ли он видел накануне с Николь?.. Может, его отец вернулся?
Вечером он встал, охваченный легкой грустью, и, увидев, что начался прилив, пошел искупаться. Было еще совсем светло. Он пытался забыть о незнакомце, которого видел накануне, и гнал от себя мысль, что, возможно, это его отец. Он представлял теплый вечер и себя — плывущего рядом с матерью и отдающегося на милость океана. Они разговаривают. Земля исчезает из вида. Огни грузовых судов зажигаются на горизонте.
Увлеченный своими фантазиями, он отплыл далеко от берега и не заметил, как приблизился к мели. Бушующая волна накатилась неожиданно, вероломно, и у Людо перехватило дыхание от страха: прямо под ним, глубоко под водой, криво ухмыляясь, затаилась смерть — камень с черной мордой, а над пучиной, где, словно в трансе, покачивались золотисто–бурые ламинарии, с неистовым грохотом разбивались огромные валы. Людо хотел увернуться, но водоворот засосал его, кипящая волна накрыла его с головой и, к счастью, отбросила с пути бушующей стихии.
Людо возвратился на сушу живым и невредимым. Стоя на берегу, все еще не отойдя от шока, он, не отрываясь, смотрел на бешеную вакханалию пенных бурунов, в которых едва не погиб.
Ночью его страх обернулся кошмаром и он проснулся весь в поту. Мель, которую он обнаружил в морской пучине, превратилась в лицо, закрытое рукой, красные волосы — в плавники, пальцы — в длинные щупальца, пытающиеся его ухватить, а шум волн — в бряцание бледных костей. До боли в глазах он обшаривал взглядом темную каюту в поисках нечистой силы и задавался вопросом, не напали ли они на его след и не находятся ли они уже здесь, на судне — все эти полицейские, санитары, сборщики металлолома, бесы, явившиеся, чтобы его захватить. Он встал, на цыпочках подошел к лампе, зажег ее и поднялся на палубу. Мелкий дождь сеялся в безмолвной темноте, «Санага» выглядела зависшим метеором в призрачной ночи, и казалось, что ничто никогда не существовало. Несколько успокоенный, Людо снова спустился в каюту, разорвал бумажный пакет и принялся писать.
Я совсем как мой отец. Я уехал далеко но не умер. Потому что ты не приехала на Рождество. Я теперь сезонник. У меня есть корабль и там я живу. Тут есть деревня называется Ле Форж и если ты пойдешь по дороге то выйдешь к океану, так это там. Мой корабль называется Санага. Я могу тебя пригласить если хочешь. Давеча в саду с тобой был какой–то человек. Не знаю был ли это мой отец а впрочем я на него не похож. Будет хорошо если ты приедешь я смогу вернуться с тобой в Бюиссоне. Если будешь писать пиши в кафе Ле Форж, там у меня друзья. А где же Мишо? Тебе идут длинные волосы.
Людо
V
Однажды апрельским вечером на небольшом грузовичке прибыли резчики. Возвращаясь из Бюиссоне, Людо заметил их около судна и вначале спрятался. Но когда первый страх прошел, разум возобладал: ведь санитары не измеряют потерпевшие крушение суда, — и он вышел из укрытия. Здоровый верзила в берете протянул ему букетик цветов.
— Привет, парнишка!.. Вот, валялись на земле, возле корабля. А ты, оказывается, пользуешься успехом!
Людо в изумлении разглядывал увядшие хризантемы, которые держал в руках.
— Мы — живодеры, — усмехнулся другой. — Будем разделывать эту тушу. В деревне нас предупредили, что здесь есть, так сказать… жилец, но это твои проблемы. Не ты первый, кто устраивается в таких развалинах, так что нас это не смущает. Еще недельку можешь не тужить, мы приехали лишь посмотреть на работенку. Надо сказать, придется повкалывать, сталь проржавела только снаружи. Ну ладно, до скорого! Подумай о своем переезде.
Людо проводил взглядом грузовичок, затем поставил цветы в разрезанную надвое бутылку из–под кока–колы, налив туда морской воды.
