Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
Все, что оставил Максим Велманский, унаследовала Тамара. По закону убийца не наследует имущество жертвы.
И до суда, и после Михаил много думал обо всей этой истории. Вспоминал, анализировал, пытался понять, где допустил ошибку, как позволил водить себя за нос, да еще столь успешно.
Человеку свойственно сомневаться. Сомневался и Михаил. Иногда.
Но эти сомнения не успевали оформиться в нечто большее, потому что достаточно было вспомнить любую из ночей, проведенных с Анной, чтобы понять — так притворяться невозможно. При всей своей сексуальной искушенности Михаил никогда не имел дела с представительницами древнейшей профессии. Поэтому он не представлял, насколько далеко может заходить притворство в постели и сколь достоверна и убедительна может быть купленная на несколько часов любовь. Полностью раскрепощаясь в сексе, Михаил считал, что в нем должны раскрепощаться все, иначе и быть не может, потому что секс — это откровенность, обнажение не только тела, но и чувств. Притворство, конечно, возможно, но оно легко распознается…
А вот же, не распознал.
И не заметил того, что просто обязан был заметить. Как профессионал. Профессионал должен четко фиксировать все несостыковки, все противоречия, потому что они свидетельствуют о неискренности пациентов, о том, что не стоит делать каких-либо выводов, основываясь на их словах. Интуиция тоже не подсказывала Михаилу, что он топчется на одном месте, топчется без смысла и без пользы, только время даром теряет. А что может сделать интуиция, когда мозги, образно говоря, отключены? Или затуманены, что одно и то же.
Психоаналитик пытался добраться до вытесненных воспоминаний своей пациентки. Мужчина, переживший огромную потерю, пытался найти в любимой женщине то, что давно и безуспешно искал. Мужчине, кажется, везло больше, чем психоаналитику. Возможно, потому, что он четко представлял, что он ищет. В дураках остались оба. Обоим не повезло.
Теперь же, постфактум, когда уже ничего нельзя было изменить, умные мысли приходили друг за дружкой. Одна умнее другой.
Вот, например. Нецензурные слова Анна употребляла редко и только на пике эмоций. Однажды обложила многосложной, витиеватой словесной конструкцией Михаила, когда он, желая разнообразить любовные игры, в неподходящий момент перешел от фрикций к поцелуям. Брань придала сексу оттенок некоего бесстыдства, предельного раскрепощения, окончательного растворения друг в друге, когда уже стесняться совершенно нечего. Они и не стеснялись, но на вербальном уровне все же сохраняли какой-то условный этикет, полный эвфемизмов и аллегорий. Куда там китайцам с их «нефритовыми стержнями» и «яшмовыми вазами»! Только для одного Анниного лона Михаил придумал два десятка ласковых эпитетов, и этот список постоянно пополнялся. Помня о том, что пережила Анна и сколько раз говорила она о своем неприятии грубого животного секса, Михаил, преисполненный любви и нежности, старался изо всех сил, стремясь стать для нее идеальным партнером. Он и предположить не мог, что в глубине души Анна порой скучает по грубому животному сексу. Обруганный, обескураженный и слегка (чего уж скрывать) обиженный, он прервал свои страстные лобзания и вернулся к прерванному процессу, но завершил его не с обычной своей предупредительностью, а яростно, чрезвычайно мощно, не считаясь ни с чем, кроме сладостного сокращения мышц, закончившегося серией залпов. Придя в себя, сразу же начал раскаиваться и подбирать слова для извинений, но в этот момент Анна открыла глаза, посмотрела на покрасневшего от смущения Михаила с благодарной признательностью и сказала: «Спасибо! Было так замечательно!» В Михаиле, пусть и не совсем к месту, психолог возобладал над любовником и начал задавать вопросы. Анна призналась, что, несмотря на все неприятие грубого секса, ей нередко хочется, чтобы ее, выражаясь словами Джулса из «Криминального чтива», «трахнули как суку». Не обязательно в коленно-локтевой позе, но грубость и животные инстинкты непременно должны быть. Поскольку Анна не была фригидной и не имела проблем в сексе (во всяком случае, Михаил ничего такого не заметил), на такой двойственности ее сексуальных предпочтений Михаил не стал заострять внимания. А надо было заострить! Надо было задуматься о том, как может грубый секс нравиться Анне, женщине, чья сексуальная жизнь началась с насилия. Если бы Михаил своевременно задумался, то смог бы заподозрить неладное, заподозрить, что вся история с изнасилованием была выдумкой, призванной «обозначить проблему» и обосновать необходимость обращения к психоаналитику. А еще разжалобить этого самого психоаналитика, который в отношении Анны так хорошо и быстро все понимал, просто на лету схватывал, что не записал ни одного сеанса с целью последующего анализа.
Некоторые сеансы требуют переосмысления, повторной проработки, и без записи здесь не обойтись. Делать пометки в блокноте во время сеансов не рекомендуется. Подобное «конспектирование» настораживает пациента, отвлекает, короче говоря, не способствует контакту. Люди исподволь начинают следить за действиями аналитика, думать, почему он записал что-то именно сейчас, а не двумя минутами раньше, когда речь шла о чем-то более важном… И так далее. Диктофон в этом смысле куда удобнее, только знать о нем пациентам не надо. Так им спокойнее.
По отношению к диктофонным записям Михаил соблюдал определенный этикет — уничтожал сразу после того, как переставал в них нуждаться. Если хотел оставить какой-то материал на будущее для научных целей, то набивал его в ворде без указания данных пациента и прочей конфиденциальной информации. Имена заменял инициалами, убирал названия городов и фирм, опускал некоторые фразы, которые могли так или иначе «вывести» на пациентов. Диктофонные записи хранил не в офисе, а дома. Не только пущей сохранности ради, но и потому что работал с ними дома, в свободное время. Если запись длится час, то на ее прослушивание с детальным анализом уйдет не менее трех часов.
То, что иногда настораживало, Михаил интерпретировал неправильно, списывал на сопротивление. Психоанализу в той или иной мере сопротивляются все пациенты. Казалось бы, парадокс — пациент добровольно обращается к психоаналитику, просит помощи, тратит на лечение свое силы, время и деньги, всячески демонстрирует заинтересованность в успехе и… на протяжении всего цикла упорно сопротивляется лечению. На самом деле в сопротивлении пациента нет ничего парадоксального. Он действует в интересах своей болезни. У каждого свои резоны — кто-то «убегает» в свою болезнь, свыкается с ней, кто-то шантажирует болезнью близких или как-то иначе извлекает из нее выгоду. «И хочется, и колется» — говорят о подобных ситуациях в народе. С одной стороны, надо бы избавиться от болезни, а с другой — она дает кое-какие преимущества. Подобное раздвоение крайне отрицательно сказывается на психике, иначе и быть не может.
Но в данном конкретном случае не было сопротивления пациента, а было противостояние хитрого противника, коварного в своем обольстительном очаровании. Увидеть мало, надо еще и правильно объяснить.
Все было так искренне, так замечательно, так естественно! А на самом деле психоаналитик превратился в марионетку, управляемую искусным кукловодом, послушной игрушкой в чужих руках, умелых и нежных.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
