На страже в тот день стоял молодой раб-мелиец по имени Анфий. Мужчина не в первый раз уже подумал, что Анфий мог бы быть видным парнем, ибо тело его было стройным, а манеры гораздо более воспитанными, чем у других рабов, но какой-то шаловливый бог или, быть может, богиня, дернув при рождении за поводок его левого глаза, превратил его лицо, где из-за необычного лишая борода росла пучками, в волнующую загадку. Каким глазом Анфий на самом деле смотрел? Правым? Левым? Мужчину раздражал этот вопрос каждый раз, как он его видел.
Они поздоровались. Мужчина спросил: «Как он?» Анфий ответил: «Не жалуется; кажется, общается с богами – я иногда слышу, как он говорит сам с собой». Мужчина – это был служитель Одиннадцати по имени Триптем – заявил: «Я войду к нему». Анфий сказал: «Что ты там несешь, Триптем?» Мужчина показал ему небольшой залитый сургучом кратер. «Когда мы его посадили, он просил, чтобы мы достали ему немного вина с Лесбоса». «Постой, Триптем, – возразил Анфий, – ты же знаешь, что запрещено приносить заключенным передачи». Вздохнув, мужчина ответил: «Да ну, Анфий, займись своей работой и дай мне выполнить мою. Чего ты боишься? Что он напьется в день смерти?» Они засмеялись. Мужчина продолжал: «А если напьется, тем лучше. Кувырком покатится в пропасть, а будет думать, что возвращается с симпосиума в гостях у кого-то из друзей и споткнулся, идя по улице… О ясноокая Афина, что за улицы в нашем Городе!» Они рассмеялись еще громче. Анфий покраснел, как бы стыдясь своей подозрительности. «Проходи, Триптем, и отдай ему вино, но не говори моим хозяевам». – «Не скажу».
«Теперь я уверен, он смотрит правым глазом», – подумал он, беря один из факелов и начиная спуск в темноту камер.[121]
Мы сходим с неба вместе с воинственно звучащими молниями и на крыльях порывов ветра отлетаем от геометрии храмов в направлении к модному кварталу Скамбониды. Под нашими ногами виднеется из конца в конец пересекающая предместье ломаная серая линия: это главная улица. Да, пятно, быстро и осторожно движущееся сейчас по ней к одному из частных садов, – это человек, таким крохотным он кажется с высоты. Судя по плащу – раб. Судя по движениям – юноша. Другой человек ждет его под деревьями. Несмотря на крышу из ветвей, его плащ лоснится, словно промок насквозь. Дождь становится сильнее. Наш взгляд пристальнее. Мы падаем на лицо ожидающего человека: большое, жирное, с серебристой аккуратной бородкой и серыми глазами, где зрачки кажутся эбонитовыми фибулами. Его нетерпение очевидно: он поглядывает то в одну, то в другую сторону; наконец замечает раба, и лицо его становится еще беспокойнее. О чем он сейчас думает?… Да, в его голову нам не спуститься!.. Мы падаем в его спутанные седые волосы, и тут для нас, бедных капель воды, все кончается.[122]
– Хозяин! Хозяин! – закричал молодой раб. – Я ходил к Диагору, как ты приказал, но никого не нашел!
– Ты уверен?
– Уверен, хозяин! Я несколько раз стучал к нему в дверь!
– Хорошо, тогда я скажу тебе, что теперь делать: иди в мой дом и жди меня до полудня. Если к тому времени я не вернусь, сообщи служителям Одиннадцати. Скажи им, что сегодня ночью моя рабыня пыталась меня убить и что мне пришлось защищаться: если они узнают, что есть убитые, будут действовать быстрее. Еще отдай им этот папирус и проси, чтоб их иерархи прочли его, клянись честью своего господина, что спокойствию Города угрожает значительная опасность; я думаю, это не совсем так, но если тебе удастся напугать их, они точно выполнят все, что ты скажешь. Понял? Испуганный раб кивнул.
– Да, хозяин, я все так и сделаю! Но куда ты идешь? От твоих слов у меня мурашки по коже!
– Делай то, что я сказал. – Гераклес повысил голос, потому что дождь все усиливался. – Если все будет хорошо, я вернусь в полдень.
– О, хозяин, будь осторожен! Эта гроза полна дурных предзнаменований!
– Если ты точно исполнишь мои приказы, тебе нечего бояться.
Гераклес удалился, спускаясь по крутой улице в смертную пропасть Города.[123]
Мертвые пальцы дождя очень рано разбудили Диагора: они трогали стены спальни, царапались в окошки, без устали стучали в дверь. Он поднялся с ложа и быстро оделся; накрылся плащом, как капюшоном, и вышел.
Квартал Коллит, где он жил, был мертв; закрылись даже некоторые лавки, будто в праздничный день. По самым оживленным улицам шагали всего один-два человека, а в темных улочках единовластно правил дождь. Диагор подумал, что надо торопиться, если утром он хочет увидеть Менехма. На самом деле ему казалось, что необходимо спешить, если он вообще хочет увидеть кого-либо, кого бы то ни было где бы то ни было, потому что все Афины в его глазах превратились в дождливое кладбище.
Он спустился по неровному склону улицы до небольшой площади, из которой вниз вела еще одна улица. Тут он заметил укрывшуюся под карнизом тень старика, который, несомненно, ждал, пока уймется ливень, но его изможденное, резко контрастирующее с тенью, обрамлявшей веки, лицо поразило его. Затем ему показались слишком бледными щеки раба, несшего две амфоры. А на углу ему улыбнулась, как отощавший пес, гетера, но размытые белила на ее лице напомнили ему о разлагающемся саване. «Ради бога благости, с самого утра мне мерещатся лишь лица мертвецов! – подумалось ему. – Быть может, дождь – это некое предвидение, или, быть может, это из-за того, что вода смывает цвет жизни с наших щек».[124]
Погруженный в такие раздумья, он заметил, как из боковой улицы вышли две укутанные в плащи с капюшонами фигуры. «Вот, мой Зевс, еще пара духов».
Фигуры остановились перед ним, и одна из них любезно произнесла:
– О, Диагор из Медонта, немедленно следуй за нами, ибо случится нечто ужасное.
Они закрывали ему путь. Сквозь темноту капюшонов Диагор мог различить белизну таинственно похожих лиц.
– Откуда вы меня знаете? – спросил он. – Кто вы? Закутанные люди переглянулись.
– Мы… то самое ужасное, что случится, если ты не последуешь за нами, – ответил второй.
Диагор вдруг понял, что его глаза снова подвели его: белизна этих лиц была фальшивой.
