— Угум… — зачмокал тот трубкой, — вот умеешь же, сукин сын!
— Помилосердствуйте, батюшка! — заученно отозвался попаданец, — Так ведь как учили!
— Угум, угум… — покивал барин, — ты это… читай давай. Наш, севастополец… Царствие Небесное…
Перекрестившись вслед за хозяином, Ванька развернул замотанный в бумагу «Современник», и, открыв оглавление, нашёл «Севастопольские рассказы».
— Ну, — поторопил его барин, — чего застыл? Граф Лев Николаевич Толстой, «Севастопольские рассказы».
— Виноват! — отозвался холоп, и, приготовившись, начал читать — с чувством, с выражением…
— … вот умеешь же, сукин сын, — прочувствованно вздохнул Борис Константинович, — Умеешь! Артист! Ну, всё пока, всё… ты давай, кофе поставь, да это… сегодня у Шоты в кухмистерской гудеть будем, так что ты это…
— Понял, батюшка! — негромко отозвался Ванька, давя вздох и прикидывая, как ему половчее будет волочить домой накидавшегося хозяина, который да-алеко не пушиночка! По всему выходит, что нужно просить помощи у кого-нибудь из… хм, дружественной фракции денщиков и личных слуг. Чтоб не слишком болтлив, и…
… ладно, с этим-то он разберётся, не самая большая проблема, на самом-то деле.
— Ужинать-то будете, батюшка? — осторожно поинтересовался лакей.
— Хм? А, нет… — рассеянно отозвался тот, — к Вельбижицкому пойду, там и поем, и в картишки перекинусь.
— Так… ветчина, она, по совести, и так-то… тово! Чуть-чуть ещё, и душок такой себе будет, — негромко сказал Ванька.
— Н-да? Ну-ка, принеси… и правда, — констатировал барин минуту спустя, нанюхавшись ветчины, — она и сейчас-то уже не первой свежести, а ещё чуть, и запашисто будет, как портянки солдатские.
— Хе-хе… — рассмеялся он, — портянки! А?
— Умеете же вы, батюшка, словцо подобрать, — лизнул холоп.
— Да уж, — ностальгически вздохнул хозяин, — было дело! Известным ведь в юности шалуном был, да… кто бы мог подумать, что так всё обернётся?
— Да… — пошевелив пальцами босых ног и ещё раз понюхав ветчину, Борис Константинович задумался, и на его челе отобразилось движение мыслей.
— Ладно! — решил он наконец, — Доешь тогда, но смотри…
Он погрозил пальцем и тут же сунул в лицо руку, к которой понятливый холоп прижался губами, благодаря за милость.
Проводив барина и вернувшись, он, не торопясь подъедать ветчину, сделал себе кофе, раскурил трубку, и, усевшись в крохотном заднем дворике под старой шелковицей, принялся за чтение.
— Не помню, — констатировал он часом позже, закрыв «Современник», — вот недавно, казалось, экзамены сдавал, и… но нет. Вроде те же «Севастопольские рассказы», но не поручусь. Почему тогда…
Он не договорил, нахмурившись и погрузившись в раздумья. Ну… пусть мир не тот или уже не тот, но… всё ведь было совсем не так! В рассказах всё сурово, но как-то… гладко, что ли… лакировано.
— Патриотично, — нашёл он слово, — вот оно как… Нет, и так-то, наверное, тоже надо, тем более — война. Но неужели…
Не договорив, он отложил журнал, а потом, пожав плечами, сказал, как припечатал:
— Военкор!
… и больше он о Льве Николаевиче не думал.
* * *
— Всё ты… — выдавил сквозь стиснутые зубы Маркел Иванович, глядя на Ваньку с такой ненавистью, что, наверное, если бы не многолюдье вокруг, да притом с избытком чистой публики, то, верное дело, быть беде!
Но…
— Спасибо за науку, Маркел Иваныч, — сняв картуз, издевательским елейным тоном ответствовал попаданец, — Вот… отплатил чем смог!
Улыбнувшись ещё гаже, он выразительно посмотрел на плечи…
… теперь уже не унтера, а всего лишь ефрейтора! И казалось бы, мелочь… но офицером Маркел Иванович уже не сможет стать!
— Око за око, Маркел Иваныч, — одними губами сказал Ванька, улыбаясь очень сладко и отступая назад, не спуская глаз с врага, — око за око…
… ушёл.
Сперва — от бывшего унтера, а часом позже, ступив на палубу корабля вслед за хозяином, из Севастополя.
Глава 11
Оковы для Героя
Постепенно замедляя ход, состав начал въезжать в здание Николаевского[i] вокзала, запуская в него чадной угольной копоти, и, лязгая и скрежеща всеми многочисленными подвижными частями, затормозил наконец. Но вагоны и платформы позади паровоза остановились не сразу, подпихивая друг дружку вперёд и иногда опасно ёрзая боками, напоминая этакую металлическую гусеницу, приколотую булавкой к рельсам.
Внутри вокзала резко и едко пахнет углём, разогретым металлом, масла́ми и прочими запахами, которые в этом времени ассоциируются с прогрессом.
Народу на перроне совсем немного, и это почти сплошь те, кого принято называть «чистая публика», и, разумеется, слуги, которых считают не за людей, а за некие придатки, быть может, не вполне одушевлённые. Отношение, по крайней мере, соответствующее.
Скажи кто-нибудь добродушному почтенному помещику, выписывающему «Современник» и ратующему за парламентаризм, что рабство это зло. Что его же, помещика, соплеменники, которых он продаёт, покупает, насильно женит и отдаёт в солдаты, должны быть свободны…
… так он, пожалуй, не только удивится, но и возмутится. Будут речи о попрании Устоев, и, непременно, о неполной дееспособности крепостных, которые без надёжного хозяйского пригляда несомненно пропадут!
… а может, и не будет никаких речей, а просто взглянет искоса, да и пойдёт в привокзальный буфет, жахнет рюмку-другую, закусит хорошенько. А после пожалуется за картишками приятелям, что развелось, дескать, революционеров, и надобно бы их того… к ногтю!
Ванька, не дожидаясь полной остановки движения, соскочил с подножки багажного вагона, и, выцепив взглядом ждущего работы носильщика с номерной бляхой, повелительно взмахнул рукой, подзывая.
Рослый благообразный служитель типажа «ля мюжик натюрель», который удручающе часто встречается в лубке и представлениях людей, далёких от народа, но очень редко — собственно в народе, поспешил к нему с тележкой и с готовностью в глазах. Кадр проверенный,
