нему с таким уважением и на одном языке говорит. Рассказал ему Ашот свою историю, Варданян его выслушал внимательно и спросил, что он умеет делать, а тот ему: «Я ничего не умею, но я всему быстро учусь». И Варданян велел ему прийти в понедельник. Я так думаю, что он рассказ Ашота о себе проверял.
– Конечно, проверял, – сказала Полянская. – Ему столько раз пытались засланных казачков подсунуть, что он был очень осторожен. Видимо, убедился он в том, что Ашот ему всю правду о себе рассказал, и решил помочь. И, как оказалось, не прогадал.
– А тогда собрали мы его вещички в один старый чемодан, покормили его на дорогу, он оставил нам адрес общежития и рабочий телефон, а я ему дал номер телефона секретарши начальника цеха. Злющая она была, но все-таки хоть и ругалась, а записывала и передавала, если кому кто звонил. Пошел я его проводить до остановки и сказал на прощание: «В случае чего звони. Тут у меня на заводе ребят знакомых много, всегда поможем».
День прошел, два, а мать с утра до вечера зудит: беспокоится, как там ребенок, да и скучно ей одной, она уже привыкла, что он рядом. В общем, довела она меня до того, что я в субботу поехал посмотреть, как там Ашот, а в доме уже жизни никакой не было. Пришел в магазин, смотрю – все продавцы за прилавком стоят, а Ашот в зале крутится, ко всем подходит и спрашивает, чем помочь может. Кто с ним разговаривает, кто его посылает, а он только извинится и отходит. Доработал он до конца дня, и пошли мы к нему в общежитие. Ну что сказать? Рабочая общага с пьянками и драками. Ну как ему там жить? Я ему посоветовал поговорить с людьми на рынке – может, кто-то знает одинокую старушку, которая ему угол сдаст. А за то, что он ей по хозяйству помогать будет, она с него дорого не возьмет – там же напротив много частных домов было. Подумал он и пообещал поискать. Только нашел он не угол у старушки, а свою судьбу! – торжественно произнес Кузьмич. – На рынке, как войдешь, справа раскладка газет и журналов была. И работала там Любовь Сергеевна Скворцова.
– Наша мама Люба! – дрогнувшим голосом объяснил Сергей.
– Да! Любаня! – вздохнул Кузьмич. – А дом ее стоял прямо напротив входа – у нее там в полуподвале две комнатки были. Полная такая девушка, очень сильно она хромала. Это мы потом узнали, что акушерка ее так неудачно поворачивала, вот тазобедренный сустав и повредила. Девчонки бегают, играют, а она не может, вот и пристрастилась к чтению. В библиотеке ей туда-сюда ходить надо было бы, а тут она пришла, разложилась и села. Она постарше нас была – с сорок шестого года. Отец ее с войны инвалидом вернулся, вот долго и не протянул. Болел он тяжело, а ее мать за ним ухаживала и все Сереженькой звала. Но она тоже довольно молодой ушла, так что к тому моменту, как Ашот с Любаней познакомился, у нее уже никого не было.
Вот она-то и пустила его в свою вторую комнату. Газ и водопровод у нее были, а слива нет и туалет во дворе – ну к этому Ашот был привычный. Любане самой трудно было помойное ведро по лестнице вверх таскать, вот она и поставила условие, что это он будет делать.
Помог я Ашоту туда перебраться, смотрю: комнаты маленькие, но чистенькие, уютные. Мебель старенькая, но для жизни сгодится. Вот так Ашот там и поселился, и появился у него свой дом. Любаня с семи до четырех работала, а по воскресеньям – выходная. А в журналах-то выкройки были, вот все продавщицы перед ней и лебезили, чтобы она им их оставляла, так что ей по базару и ходить-то не надо было: сами приходили, спрашивали, что ей нужно, и приносили, а она только деньги отдавала.
Вот она продукты купит, Ашот в свой обед придет, заберет их и домой отнесет, а она, как закроется, придет домой, и к его приходу у нее уже ужин на столе. Сидят они вечером, чаевничают и разговаривают: она ему рассказывает, что прочитала в газете или журнале, а он ей о том, как у него в магазине дела. Вот так как-то незаметно у них все и сладилось. И появилась у Ашота первая и единственная женщина на всю его жизнь. Ты, Галя, не в счет.
– Обо мне и речи нет, – отмахнулась она.
– И стал Ашот совсем другим человеком. Ну то, что настиранный, наглаженный, вкусно накормленный – это само собой. Но у него и поведение другое стало, и взгляд другой, более уверенный.
– Просто появился близкий человек, которому он был нужен по большому счету такой, какой он есть. Та, о ком ему было в радость заботиться и которая заботилась о нем. У него появился надежный тыл, – сказала я.
– Так и есть. Если бы Любаня забеременела, он бы тут же на ней женился, но у нее все не получалось, хотя она очень хотела ребенка. Мальчика. Чтобы Сереженькой его назвать. Как ее папу звали. А директором этого магазина был один старик, такой зубр от торговли, который людей насквозь видел. Вот он по приказу Варданяна за Ашотом и приглядывал. И докладывал, что тот собой представляет. А потом Ованес начал Ашота проверять. Первый раз это было, когда через магазин прошла партия списанной посуды. Там рядом был ресторан «Центральный», а по правилам советской торговли, если сервиз в ресторане стал некомплектным, его должны списать, то есть разбить. Ну ту посуду, что была с логотипом ресторана, так и били – ее-то не продашь. А вот фарфор шел потихоньку в продажу через доверенных лиц.
Когда замдиректора этого ресторана пришел к Ашоту, а тот уже сам был замдиректора магазина, с таким предложением, Ашот пообещал подумать. А сам прямым ходом отправился к Варданяну за благословением. И тот сказал – попробуй. А между магазином и забором института был проход, в который выходило окно магазина. И вот в субботу, когда люди шли пораньше на рынок, в этом открытом окне стоял Ашот, а возле него на столах красивая посуда, а на полу коробки из-под разного товара, чтобы ее упаковать можно было. А его к тому
