— Фон Мааркен может быть Миносом?
— Или Дьяволом, если, конечно, это вообще не один и тот же человек. Очевидно, он вовлек в свое предприятие Оттавио. Но даже если это предположение верно, он никак не смог бы состряпать такое дело, не имея поддержки здесь, в Венеции. Договор предусматривает совместное выступление вооруженных сил, и морских, и наземных. Должно быть, частично Огненные птицы — это австрийцы из свиты фон Мааркена, но он наверняка рассчитывал на… вербовку местных. Теперь задача — вытащить его из логова до празднования Вознесения, которое начнется послезавтра… Так что времени у нас совсем мало.
Пьетро помолчал, изумленно качая головой.
— Этот договор обнаружился как нельзя кстати, надо же… Но кое-чего я не пойму… И уже не уверен во всех этих расчетах. Дож в курсе?
— Пока нет. У меня не имеется доказательств моей теории, а этот договор вполне может оказаться очередным отвлекающим маневром.
— А с Эмилио Виндикати вы о нем говорили?
— Нет, — удивленно поглядел на Виравольту Джованни.
— Нет?.. Ладно. Послушайте меня, ваше превосходительство, очень вас прошу. Если фон Мааркен в Венеции, то действительно нужно приложить все усилия, чтобы его отыскать. Но другой ключ к разгадке — личность Миноса. И если он и впрямь венецианец…
— Он венецианец, — раздался странный голос.
Пьетро в первый момент подумал, что это сказал Казанова, поскольку голос был знакомым. Он раздался внезапно, будто дрожащий крик, из какой-то соседней камеры. Пьетро совершенно определенно где-то его слышал. Пока он рылся в памяти, сенатор обернулся в коридор.
— Он венецианец, — повторил человек.
— Фреголо… — пробормотал Виравольта. — Астролог!
Гадатель гнил в Пьомби после последней встречи с Пьетро. Его допросили и избили, но он продолжал твердить о своей невиновности. Что же до Казановы, то вмешался и он:
— Послушайте, я ничего не понял из того, что вы тут наговорили, но мне кажется, что снаружи становится напряженно… А в этой тюрьме — все более удивительно. Могу я присоединиться к вашей дискуссии? Похоже, здесь салон для бесед.
Лицо Кампьони побагровело. Пьетро жестом показал, что не стоит обращать внимания на его друга, и громко позвал:
— Фреголо?
— Это ведь вы выдали меня Совету десяти, да? — вскричал сенатор. — Это лжесвидетельство должно было стоить вам жизни!
Чуть подальше бородатое лицо астролога прижалось к оконцу. Если бы присутствующие могли видеть его физиономию целиком, то несказанно бы удивились. Давно уже миновали времена, когда Фреголо гадал на картах или заглядывал в хрустальные шары среди занавесей, облачившись в украшенный звездами балахон. В рваной и грязной одежде, с диким взором и опухшим лицом, он настолько отощал и ослабел, что малейшие физические усилия давались ему с трудом. Согнувшись у двери своей камеры, Фреголо тяжело и хрипло дышал. Послышался звон кандалов. Повисло долгое молчание, затем астролог громко продолжил:
— Простите меня, ваше превосходительство… Дело в том, что… мне угрожали, как и остальным. Ко мне пришли Огненные птицы и велели указать на вас. Но сейчас, когда я могу умереть в любой момент, а вы здесь, мне незачем дальше молчать. Не смею надеяться, что заслужу ваше прощение… но я все еще могу вам помочь.
Пьетро с Кампьони переглянулись.
— Минос не мог постоянно сохранять анонимность, — сказал Фреголо.
— Значит, вы его знаете! Вам известно его имя? — воскликнул Пьетро.
— Нет. Но я знаю, кому оно известно. Мне кажется, вы пропустили одну ниточку в этом печальном деле. Я говорю о первом убийстве, произошедшем в театре Сан-Лука.
— Убийство Марчелло? Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду не самого Марчелло… А его мать, Аркангелу Торретоне. Она сейчас наполовину инвалидка и почти совсем сумасшедшая. И влачит жалкое существование в монастыре Сан-Бьяджо в Джудекке. Одна из монастырских сестер мне поведала: Аркангела рассказывает всем и каждому, что видела самого дьявола. Монашки считают это лишь бредом сумасшедшей, но признайте, совпадение весьма впечатляющее.
Пьетро снова поглядел на сенатора и громко спросил:
— И… это все?
— Это может оказаться много, — шмыгнул носом астролог. — Уж поверьте… Идите к ней.
Снова повисло молчание.
— Ладно, а со мной-то что будет? — поинтересовался Казанова.
— Ваше превосходительство, — взял под руку сенатора Пьетро, — вот что я вам предлагаю. Сейчас, когда Эмилио в совете больше нет, а мы с вами рискуем слишком многим, слушать наши домыслы никто не станет. Поезжайте в Сан-Бьяджо и попытайтесь поговорить с Аркангелой. Посмотрим, приведет ли это нас к чему-нибудь. А затем — и тут я прошу вас положиться на меня — посодействуйте, чтобы дож предоставил мне последнюю аудиенцию. Если у нас будут сведения, вы просто меня спасете, позволив передать их дожу. Не возражайте, прошу вас, я знаю, что прошу слишком много, но это мой единственный шанс. И даю вам слово чести, что приложу все усилия, чтобы вас поддержать. Конечно, я не пользуюсь доверием у республики, но могу оказаться вам полезным во многом другом. Мне необходима ваша защита, ваше превосходительство, я предаю свою судьбу в ваши руки.
— Дож узнает, что я…
— Мы в одной лодке, ваше превосходительство. И нам тоже надо заключить союз, иначе Венеции конец.
— Но… дело в том… Вы отдаете себе отчет… мое положение… Придя сюда, я уже…
— Джованни! Лучана мертва, дож под угрозой, мы не можем больше бездействовать! Вы пришли ко мне и были правы. Необходимо… — Виравольта замолчал.
Джованни долго колебался, пристально глядя в глаза узнику.
— Хорошо, — проронил он наконец. — Я съезжу в Сан-Бьяджо. Что же до остального… там посмотрим.
Он отступил. Анна Сантамария снова скользнула в объятия Черной Орхидеи.
— Нам пора уходить, — сказала она.
— А ты? Что ты будешь делать?
— Я буду наготове. И буду осторожна, обещаю. А Ландретто за мной присмотрит. Но я не уеду без тебя, любовь моя.
— Анна…
Кампьони повернулся и крикнул:
— Охранник!
Пьетро услышал тяжелые шаги возвращавшегося Лоренцо.
— Анна!
Они нехотя разжали объятия, обменявшись последним взглядом…
Затем она выпорхнула из камеры.
Сенатор тоже еще раз поглядел на Виравольту, затем развернулся и ушел.
— Аминь! — раздался голос Фреголо.
— Эй! Не уходите! — вскричал Казанова. — Может, кто-нибудь мне объяснит, что происходит?!
Дверь камеры закрылась. И пока шаги Кампьони удалялись, Пьетро думал: «Давай, Джованни. Иногда надо полагаться и на других. Ты моя единственная надежда. — И тут же мысленно сам себя поправил: — Наша единственная надежда».
