Больше от него ничего не удавалось добиться.
Санч, конюх, рассказал бы больше — много больше, — если бы только мог. Он рассказал им все, что знал, и приплел дополнительно несколько выдумок, но он понятия не имел, кто были эти два незнакомца.
— Они никогда ничего не говорили про себя. Они не были Мечом, — сказал он. — Мы были Мечом. Меч — это группа.
— Кто был человеком, который последним говорил на сходке?
— Последним? — спросил Санч.
— Да. Тот, кто помешал вам забить ногами лекаря.
Санч уставился на него, как будто увидел призрака.
— Вы там были? — прошептал он.
Офицер улыбнулся.
— Я не знаю, кто он, — ответил Санч, и его голос повысился до жалкого писка. — Вы имеете в виду высокого человека, который говорил как господин? Темноволосый, худой? Хромой? — добавил он, как будто, чем больше деталей он мог привести, тем чище могут показаться его намерения. — Возможно, Раймунт знает, он писец, ученый человек. Я не вижу его здесь, — коварно добавил он.
Из-за спины офицера донесся голос:
— Скажи мне, Санч конюх, какова была цель вашей группы? — И дон Элеазар включился в допрос, встав возле писца.
Когда офицер ушел, чтобы проведать своих людей — с благодарностью, поскольку подобная работа была ему не по вкусу, — звук голосов упал до шепота, а имена и слова, которые он услышал, когда уходил, заставили его задрожать.
* * *
В одном из подвальных помещений зажгли свечи и положили там тело Меча. На полу около него положили кучу почерневших осколков.
— Что это? — спросил Беренгуер.
— Глина. Куски какой-то фляги — возможно, кувшина с маслом, ваше преосвященство. Они валялись повсюду вокруг тела, — сказал солдат. — И впились в тело. Я думал, что это могло бы быть важно.
— И это действительно важно, — заметил епископ, подбирая один осколок. — Полагаю, что видел именно эту флягу, стоящую около этого человека вчера вечером. — Он понюхал осколок, который держал в руке. — Пахнет ямой, где дьяволы содержат грешников, — заметил он.
— Это пахнет громовым порошком, при помощи которого мавры Альгсира обычно стреляли в нас железными шарами, — заметил солдат. — Все, кого они ранили, умирали в течение семи дней. Это было ужасно, ваше преосвященство. Я был там. И я не видел ничего подобного до сегодняшнего вечера.
— Что мы знаем о том, кем он был? — спросил Беренгуер.
— У него слишком изуродовано лицо, чтобы можно было опознать его, ваше преосвященство, — ответил солдат.
Сильные руки помогли аббатисе Эликсенде, донье Исабель и Ракели слезть с военных коней, посланных, чтобы привезти их из монастыря. Было уже позднее утро. Любопытные горожане уже столпились в соборе, и площадь почти опустела. За исключением почерневшего куска в южной части площади, гроза смыла все следы насилия и беспорядка прошлой ночи, и теперь площадь блестела под ярким солнцем. Однако вооруженные офицеры, составлявшие их эскорт до города, передали их вооруженной пешей охране, и они двигались через площадь во дворец в окружении восьми сильных мужчин и офицера. Соблюдались все необходимые меры предосторожности.
После нескольких часов беспокойного сна, рано утром Ракель вернулась в монастырь. Ни она, ни донья Исабель не могли заставить себя даже притронуться к позднему завтраку. Вызов во дворец епископа — без причин, объяснений, извинений — был подобен вспышке молнии.
— Что они хотят с нами сделать? — нервно спросила Ракель.
— Кто знает? Возможно, еще один невинный человек должен быть осужден за измену, — горько сказала Исабель. — За то, что произошло прошлой ночью.
Аббатиса остановилась в центральных воротах, выражая в ожидании крайнюю степень нетерпеливости, словно что-то предчувствуя. К тому времени, когда они достигли площади, живот Ракели скрутило от любопытства и опасения. Донья Исабель, с ввалившимися глазами и бледная как смерть, шла к дворцу дяди с таким смиренным видом, будто первохристианский мученик, выходящий на арену, полную особо голодных львов. Ракель подобрала юбки и смело последовала за ней.
Девушку пробил озноб, когда из залитой солнцем прихожей она оказалась в просторной, но до крайности унылой комнате. Здесь было темно и холодно. Внутри стояла тяжелая мебель, покрытая мастерски выполненной резьбой. Отец Исабель и ее дядя сидели в дальнем конце комнаты и были погружены в беседу. Справа от короля находился его секретарь, он просматривал пачки документов и раскладывал их на несколько стопок. Около него сидел писец с листом бумаги, пером и чернилами. Рядом стояло несколько незанятых стульев.
Тщедушный слуга, похожий на монаха, сопроводил аббатису Эликсенду к скамье у стены под большим гобеленом с изображением падения Иерусалима. Ракель замешкалась в нерешительности. Однако Исабель взяла ее за руку и смело пошла вперед, пока не остановилась прямо перед отцом. Она упала на колени и попыталась говорить, однако слезы ручьем бежали по ее щекам и голос прерывался рыданиями.
— Ваше величество, — прошептала она. — Отец. Я…
— Ну, моя дорогая. Встань, — мягко укорил ее отец. — Сядь здесь, около меня. Твой дядя ненадолго уступит тебе свое место, не так ли? Мы все здесь друзья..
— Спасибо, отец, — пробормотала она, поднялась и торопливо заняла освобожденный дядей стул.
— Теперь, дочь моя, — сказал дон Педро, успокоительно гладя ее по руке, — еще раз расскажи мне все, что случилось с того момента, как вы проснулись в той конюшне, и до тех нор, когда наши солдаты встретили вас. Все, даже самые мелкие детали. Вижу, ты привела аббатису и свою замечательную сиделку. — Он поднял руку, и служащий по знаку подтолкнул Ракель к королю.
Все еще безмолвная и взволнованная, она присела в самом глубоком поклоне.
— Превосходно. Присаживайся и поддержи Исабель. У меня и к тебе будут вопросы. Ну, дитя мое, говори, и достаточно громко, чтобы писец мог все хорошо слышать.
Исабель начала с чердака в конюшне.
— Сколько там было мужчин? — Король повернулся к Ракель.
— Четыре, ваше величество, — сказала Ракель с еще одним поклоном. — Хозяин конюшни, тот, кто казался нам порядочным человеком — Ромео, — и два грума.
— Спасибо. Продолжай.
И Исабель продолжила рассказ, пока не охрипла и не стала еще более бледной. Послали за вином с мятой. Она выпила немного и продолжила. Время от времени дон Педро останавливал ее и требовал у Ракели уточнений.
Дон Элеазар посмотрел в документы и что-то прошептал на ухо королю. Дон Педро кивнул и повернулся к донье Исабель.
— Почему ты так уверена, что заговор с целью твоего похищения придумал Монтбуй?
По щекам Исабель разлился румянец. Она сжала дрожащие руки и прочистила горло.
— Недавно кто-то подошел ко мне в монастыре от имени дона Перико, отец, — тихо сказала она.
