спустя он рассказывал по телефону дежурному автобазы о происшествии с машиной и о странной встрече в степи.
Лейтенант Карпович уже имел известия о появлении чужого самолета к востоку от Дивногорска и принимал меры. К полудню, силами подразделения автоматчиков и местного населения, диверсанты были окружены.
Итак, труп Сиверса опознал гитлеровец Ханнеке, а шофёр Петренко подтвердил, увидев труп: да, это тот самый подозрительный субъект, который спрашивал дорогу к военному городку.
Перечитав показания Петренко, Надеинский обратился к протоколам осмотра трупов. На Сиверсе была одежда советской выделки. Белье помечено клеймом 213-го госпиталя. В кармане перочинный нож с маркой «Павлов Посад», огрызок карандаша «Пионер», советские деньги на сумму 167 рублей 75 копеек. Ничего удивительного! Гитлеровцы отобрали одежду и прочее у советских граждан, запертых в концлагерь, и экипируют своих агентов.
Надеинский закрыл папку. Всё! Бумаги больше ничего не скажут.
И всё-таки он медлил сдать папку в окошечко канцелярии. Он вызывал Карповича, задавал ему еще раз одни и те же вопросы, ворчал по поводу того, что поля документов слишком узкие:
– У-удовлетворительно я бы вам не поставил за оформление. Поля должны быть шире! Научите ваших машинисток! Читать же трудно! Хоть расшивай!
Имя Маврикия Сиверса не давало ему покоя. Уходя, он сказал Карповичу:
– Если вы допустили ошибку, то именно в отношении Сиверса, мне кажется.
– Какую?
– Пока неясно. Поговорю с Петренко. От него самого хочу услышать.
«Карпович – мужик без фанаберии, – решил про себя Надеинский. – Правильный мужик. Хотя ликвидацию десанта он считает самой большой своей заслугой и сейчас ему обидно, всё же он держит себя в руках».
– Надо, значит, исправлять ошибку, товарищ капитан, – сказал Карпович. – Указания от вас будут?
– Пока нет.
На автобазу Надеинский попал в обеденный перерыв. Шофёр Петренко – молодой парень, щеголеватый, насколько это вообще возможно на работе в гараже, в кубанке набекрень, с пестрым шарфом, лезущим из-под ватника, сидел на ступеньке грузовика и рассказывал товарищам, обступившим его, что-то смешное. Рассказывал живо, в лицах, «ч» произносил с присвистом, как «щ».
«Парень наблюдательный, – подумал капитан. – Запоминает людей, их характерные черты. Тем лучше».
После перерыва он отвел Петренко в сторонку. Разглядев погоны, шофёр обратился по-солдатски:
– Слушаю вас, товарищ капитан.
– В армии служили? – спросил Надеинский.
– До октября сорок первого. Я оконтуженный весь, а на личность – здоровый.
Надеинский попросил его передать встречу с незнакомцем в степи во всех подробностях.
– Опять следователь! – вздохнул Петренко. – Я могу сказать. Он подошел ко мне… Ну, обыкновенно подошел. Говорит: эй, браток, ты здешний? Я говорю: здешний. А я сразу щувствую, как будто меня по голове…
– Так уж сразу?
– Ага, – отозвался он вполне серьезно. – Он мне: в какой стороне военный городок? Я говорю: не знаю. Тут он меня, товарищ капитан, послал.
– Куда послал?
– А подальше. Интеллигентно сказать – в три этажа.
– Так, товарищ Петренко. Честно, без хвастовства, могли вы тогда подумать, что этот человек – только что из немецкого расположения, с парашютом?
– Очень свободно. Меня ровно кто по голове. Стоп, думаю…
Они поговорили еще немного, и на прощание Петренко вдруг молвил, вздохнув:
– Эх, мне бы на следователя выущиться.
– Пока воевать надо, товарищ Петренко, – сказал Надеинский. – Ваша работа важная и чистая. Да, чистая. Вам не надо в человеческой грязи копаться.
Что осталось от беседы с Петренко? Почти ничего. Разве только одно словечко: «браток». Словечко возможное только в устах человека, который отлично, до мелочей, знает наш разговорный язык.
Из автобазы Надеинский поехал в военный госпиталь. Машина шла сперва по набережной, потом по шоссе вдоль берега. Дивные горы охватывают город полукольцом, прижимая его к реке Светлой. Как раз там, где южный конец подковообразного хребта выходит к Светлой, на скатах, над обрывами стоят белые здания курорта «Красный богатырь», теперь заполненные ранеными.
В коридоре Надеинского встречает женщина средних лет, – невысокая, широколицая. Крепко, по-мужски, жмет руку:
– Майор Талызина, – отступает на шаг и: – Женя? Неужели Женя?
Кинулась к нему, поцеловала в щеку, подтянувшись на носках, затормошила, засыпала вопросами. Он смотрел на нее во все глаза. Та же Зина Талызина, только крупнее и черты лица расплылись немного. Рядом с ней виделась ему Тося Петелина. Они всегда были вместе в школе.
Зина привела его в свой кабинет, включила электрический чайник. Не сразу Надеинский смог приступить к делу.
– Зина! Не имеешь представления, где госпиталь двести тринадцать?
– Это не наш номер, – сказала она.
– Я знаю.
– Двести тринадцать… Постой! Этот госпиталь расформирован. Ну да! Часть его, видишь, к немцам попала. На Украине. Нам кое-что из их имущества передали.
– Например?
– Инструменты.
– А белье?
Она вызвала сестру-хозяйку – белобрысую, розовую, словно облитую горячим молоком, и та, закусив губу, думала.
– Есть белье, – заявила она наконец.
Надеинский попросил показать ему пару. Сестра-хозяйка посмотрела на него, улыбнулась и опрометью выбежала из кабинета.
Метка, обнаруженная на рубашке убитого, была срисована в блокноте Надеинского. Но ему не пришлось вытаскивать блокнот. Одного взгляда было достаточно, – да, метка та самая.
Простое совпадение? Весьма возможно. Но Надеинский не мог уйти, не выяснив одной подробности – когда поступило сюда белье из двести тринадцатого?
Сестра-хозяйка снова улыбнулась ему и помчалась за накладными.
– Ох, бесстыжая, – рассмеялась Талызина. – На всех мужиков пялится. И на женатых.
– Я не женат, – сказал Надеинский.
– Да что ты?
– Из-за Тоси, наверно, – признался он. – Она, злодейка, виновата. А там война…
– Бедный, – вздохнула Зина.
Вернулась сестра-хозяйка. Белье заприходовали пятнадцатого февраля.
Пятнадцатого… значит, за одиннадцать дней до истории с
