Илья. – Ты ведь еще умудрялась в остальное время работать, сочиняла эти истории для своего писателя…
– Ну как-то я справилась, – растерянно пробормотала я. – Все справляются.
– А помнишь, тогда, в старый Новый год? Ты пришла и заговорила о моих обещаниях, о том, что мы могли бы наконец пожениться, как собирались? Ты спросила маму, будет ли она помогать с внуками? Меня тогда буквально корежило – ну как можно вслух говорить о таких вещах, требовать чего-то от мамы, от меня? Это же неделикатно, грубо, ну зачем ты об этом в лоб? Так я думал тогда, хотя любил тебя. Но теперь я понял, почему ты об этом говорила, зачем спрашивала нас с мамой. Ты бедная маленькая принцесса, которая столько лет провела в заточении и просто захотела немного поддержки от своих близких… ты считала нас с мамой близкими, но нет, мы оказались предателями.
Илья говорил все это и плакал. Так интересно – слезы текли у него по щекам, а само лицо казалось неподвижным, словно маска. Надо же, вот как плачут мужчины… Илья то есть.
– Ты свет. Ты мой свет, – твердил он. – Я тебя люблю. Давай поженимся. Все будет по-твоему. Я твой раб, Даша, я хочу быть твоим рабом, и мне не стыдно в этом признаться. А наоборот, даже радостно. Я ведь нашел смысл жизни, нашел свою цель по жизни, то, ради чего хочется жить. Я нашел свое счастье, понимаешь?! Это ты! Это ты, Даша!
Я не заметила, как он встал, обнял меня. Миг – и вот я уже сижу на коленях у Ильи. Он целует меня, я чувствую, как горячи его губы.
Так странно – ощутить то, что, кажется, уже забыла. Любовь другого мужчины, или как еще назвать то, что я сейчас испытывала. Ведь все последнее время я была Сашиной. То есть понятно, что я не Сашина и не Илюшина, я своя собственная, но я сейчас про ощущения. Про то, что поцелуи и ласки одного мужчины отличались от поцелуев и ласк другого.
Я сейчас словно вернулась в свое привычное прошлое, в то, в котором жила почти десять лет. Я ощутила себя прежней – еще не знающей боли от расставания с Ильей.
Я не могла не отвечать на эти ласки. Я участвовала в процессе, если можно так сказать. И мне это нравилось (собственно, а когда мне это не нравилось, риторический вопрос).
Руки Ильи – под футболкой, на моей груди. Желание. Мое и его. Он встал и, придерживая меня одной рукой, целуя, принялся быстро расстегивать ремень на своих брюках. Сейчас все это произойдет, сейчас и прямо здесь, и я сама этого хочу, потому что я живая женщина.
– Стой, – прошептала я.
– Зачем? – одним дыханием ответил он, нетерпеливо дергая ремень. – Чего бояться? Если что-то будет, то пусть будет. Ты же с ним предохранялась, да? Значит, сейчас это будет мой ребенок. И ты моя. Все мое.
– Илья… – попыталась я возразить.
– Мы это сделаем. Сейчас. Я этого хочу. Чтобы до конца. Все в тебя. Только с тобой.
На миг мне показалась, что я тоже этого хочу – и не только потому, что собираюсь забеременеть от Ильи. Я просто изнемогала от желания и мало что соображала в этот момент.
Меня спасло только одно – я вспомнила, что все новогодние каникулы Илья провел со своей любовницей, уже не помню какой именно. И все эти признания, и клятвы Ильи сейчас – они ничего не стоят. Скорее всего, его рыдания, признания, исповеди и слезы не настолько уж искренни. Я ведь сама тогда бросила его, в старый Новый год, первой. Так что происходящее сейчас – это не про великую любовь и цель в жизни, а некий мужской реванш. Возвращение утраченных позиций. Да, возможно, Илья действительно раскаивается, он любит меня, и он хочет меня вернуть, и даже официальный брак он готов со мной заключить, но… Но.
Да, в общем, все ясно.
– Стоп, – сказала я, когда Илья уже справился со своим ремнем, сел на стул и попытался притянуть меня к себе, посадить меня на себя. – Нет.
– Что?
– Я тебе не верю, – отступила я от него подальше.
– Но, Даша… – протягивая ко мне руки, взмолился он.
– Вот скажи мне честно, глядя мне прямо в глаза, ты еще с кем-нибудь встречался – после той встречи, когда ты мне исповедовался в своих грехах? – строго спросила я его.
Илья молчал. Он смотрел на меня без всякого выражения. Потом спросил:
– Зачем это тебе? Зачем ты все портишь?
– Я порчу? – удивилась я. – Я?!
Пауза. Пауза, которая показала, что весь пыл Ильи погас.
Он встал, стремительно оделся.
– Да, ты права, я не умею лгать. Я не умею что-либо скрывать, – произнес он сквозь зубы. – Я весь открыт. Кое-что было, да. Но это же плюс, как ты не понимаешь! В семейной жизни я был бы полностью откровенен с тобой, я бы не стал тебе изменять и вообще делать что-либо за твоей спиной, ты хоть это понимаешь? Э, да что с тобой говорить…
Илья направился к выходу я за ним.
– Илья, у меня к тебе просьба, – сказала я перед тем, как закрыть за ним дверь. – Больше не приходи в наш Клуб. Я не хочу тебя видеть, не хочу слышать. Ты чужой.
* * *
В конце октября чуть потеплело и днем даже ненадолго выглянуло солнце. Но неугомонный ветер напоминал о поздней осени – он легко срывал с деревьев последнюю листву и гонял ее по тротуарам, дворники не успевали ее убирать.
Наступил вечер, на город опустились сумерки, зажглись фонари. Я шла к торговому центру и специально шуршала опавшей листвой, которая лежала ковром у меня под ногами. Остро пахло увяданием природы, и этот запах казался мне печальным.
В кафе у Людмилы уже сидели Акса с Макаром, Костя – он помогал Людмиле разносить еду и напитки.
– Привет, Даша… – поздоровались все со мной, Макар продолжил: – День сегодня какой-то странный.
– Безвременье, – сказала Акса – опять вся в черном, на голове черный капюшон, черные тени вокруг глаз. – Мы застряли между осенью и зимой.
– До настоящего безвременья еще далеко, оно в ноябре, – не согласился Костя, садясь напротив. – Люд, иди уже сюда, к нам… Думаю, больше никто не придет, шестой час уже.
– Все такое мрачное, – вздохнула Людмила, располагаясь рядом с ним. – Не люблю позднюю осень и зиму. Потому что темно и тоскливо.
– Будем разгонять тоску или усилим ее? –
