хочет, чтобы я обрадовалась сюрпризу?
В моей голове промелькнула мрачная мысль о том, что он, возможно, действительно планирует убить меня и избавиться от мертвого груза. Но нет, он не стал бы поступать так безрассудно. Потому что независимо от того, будет ли мой отец преследовать его или нет, мои братья уже доказали, что могут наложить на него руки — и наложат, если он причинит мне вред.
Его спортивный автомобиль скользит по темным улочкам Форест-Глена, когда он выезжает на шоссе 94 и вливается в межштатную трассу. И сегодня, хотя он не произносит ни слова — как обычно, — атмосфера искрится невысказанным волнением.
— Так, Петр, ты начинаешь меня пугать. — Говорю я, не в силах больше молчать. — Ты отвезешь меня на какое-то кладбище с привидениями и убьешь?
Он слегка хихикает, его серые глаза пляшут, когда он смотрит на меня.
— Сегодня никто не умрет, — обещает он, когда видит искреннее беспокойство на моем лице. — Мы почти у цели. — Добавляет он. — И я думаю, тебе это очень понравится.
Я пожевала губу, но кивнула и снова обратила внимание на дорогу. Когда он снова съезжает с шоссе, я узнаю, что мы едем в ботанический сад, расположенный за чертой города. И когда я бросаю взгляд в его сторону, Петр снова одаривает меня блестящей улыбкой.
— Сады вообще открыты в такое время? — Спрашиваю я, еще более озадаченная, чем прежде.
— Ты сегодня просто переполнена вопросами, не так ли? — Поддразнивает он, и это возвращает меня к тому легкому балагурству, которым мы обменивались во время наших долгих выходных в Нью-Йорке.
От этого напоминания у меня снова замирает сердце, и я гашу огонек надежды, который грозит разгореться в моей груди.
Припарковавшись на внушительной парковке для посетителей, Петр глушит двигатель своего Корвета и вылезает из машины. Я следую его примеру, с любопытством оглядываясь на количество людей, стекающихся к входу. Очевидно, это нечто, и я в шоке от того, что Петр нашел в моем родном городе нечто такое, о чем я даже не слышала. Но родители и дети, молодые пары и старики — все кипят от восторга, выстраиваясь возле дверей в ожидании входа.
Взяв меня за руку, Петр ведет меня в конец очереди, и снова мы как будто становимся обычной парой. Никаких пропусков без очереди, никаких грандиозных блюд, демонстрирующих его богатство. Мы делаем то, что может сделать каждый, и именно это заставило меня впервые глубоко задуматься о том, что же заставляет Петра быть таким.
— Ты все еще выглядишь смущенной, — шутит он, пока мы ждем своей очереди.
Его пальцы по-прежнему переплетены с моими, и я остро ощущаю тепло, исходящее от его ладони.
Так и есть. Я чертовски растеряна. Кто такой Петр, на самом деле? И как эта его сторона соответствует его истинной личности? На нем столько масок, и он меняет их с легкостью, которую я не понимаю. Почему я не могу иметь этого Петра все время? Ведь если бы я могла, то была бы счастлива. А вот с его темной, меркантильной половиной я не знаю, как жить дальше.
— Ты серьезно никогда этого не делала? — Спрашивает он, шокировано поднимая свои точеные брови.
— Не ходила в ботанический сад после наступления темноты? Нет, никогда. — Порыв ветра хлещет меня по лицу, и я внезапно благодарна за все свои слои.
Я засовываю свободную руку в карман, чтобы защитить пальцы от пронизывающего холода, и, к моему удивлению, Петр делает то же самое с моей второй рукой, засовывая ее в карман своего пиджака с шелковой подкладкой, не распуская наших сцепленных рук.
— Мы здесь ужинаем или что-то в этом роде? — Спрашиваю я, пытаясь выжать из него удивление.
Надеюсь, что так. Я ничего не ела с самого завтрака и надеялась, что за ужином он наконец расскажет мне, что с ним происходит. Он ведь обещал мне объяснения.
— Такая нетерпеливая, — укоряет он. — Может, вместо того чтобы играть в двадцать вопросов, ты расскажешь мне, над какими проектами ты работала в последнее время?
Его серые глаза держат меня в плену, с нетерпением ожидая, когда я перейду к делу.
— Проекты? — Спрашиваю я.
— Ну, да. Для колледжа или то, что ты рисовала для развлечения, — уточняет он.
Нет, спасибо. Потому что рисунок углем, над которым я работаю для выпускного, кажется мне сейчас слишком личным. Я пожимаю плечами, давая ему полуправду, чтобы не вдаваться в подробности.
— Я решила попробовать написать большую работу, что-то вроде пейзажа, как у Адольфа Аппиана.
— Ммм, — хмыкает он с интересом. — И ты используешь кусочки хлеба для смешивания?
Почему меня так задевает осознание того, что он слушал меня в тот день, я не могу сказать. Но мой желудок вздрагивает, когда он пересказывает мне историю искусств.
— Нет. — Я тихонько смеюсь, вспоминая, как приносила в колледж буханки хлеба для своих работ. — Просто старую лоскутную ткань.
Мы доходим до конца очереди, и Петр достает два входных билета, которые женщина сканирует, прежде чем жестом пригласить нас внутрь.
Как только мы ступаем на садовую дорожку, я задыхаюсь, и мои глаза расширяются. Вместо фонарей, выстроившихся вдоль дорожки, я вижу сотни и сотни ярко освещенных тыквенных фонарей. Некоторые из них массивные, возможно, весят больше, чем я. Другие меньше моей головы. И каждый из них вырезан с замысловатым мастерством, демонстрируя прекрасные изображения и узоры.
— Тебе нравится? — Спрашивает Петр, его голос понижается до глубокого рокота.
— Как ты вообще об этом узнал? — Я задыхаюсь, с трепетом приближаясь к первой тыкве.
Он усмехается.
— Я провел исследование.
Потерявшись в чудесной резьбе и мерцающем свете свечей, я веду Петра по дорожке, любуясь каждым временным произведением искусства. Что-то в том, что их красота не может длиться долго, что в конце концов тыква завянет и рассохнется, делает эти потрясающие творения еще более вдохновляющими.
— Голодна? — Спрашивает Петр, когда мы доходим до первого перерыва в выставке тыкв и находим небольшой киоск с едой.
— Очень, — признаюсь я, мой рот наполняется чудесным запахом хот-догов.
— Чикагский дог? — Предлагает мужчина за своей тележкой с хот-догами.
— Два, пожалуйста. — Говорит Петр, поднимая пальцы для подтверждения. Затем он достает из бумажника несколько купюр и протягивает их мужчине. — Сдачу оставьте себе, — добавляет он, когда продавец передает нам еду.
— О, спасибо. — Говорит дряхлый старичок, его глаза расширяются при виде двух двадцатидолларовых купюр.
Петр отдает мне хот-дог, и мы продолжаем путь, а я молчу, пока мы идем по тропинке. Стон благодарности вырывается из моих губ, когда я откусываю кусочек венской сосиски,
