Книга Колючка - Интисар Ханани

– Ты все еще плохо спишь, да? – Виола окликает меня, когда я собираюсь выдать Луноцветке утреннее яблоко. Я качаю головой, глядя на то, как черная утаскивает его зубами. Забирает с дверцы стойла и отворачивается, чтобы насладиться угощением. Она не только почти оправилась от болезни, но и перестала на меня фыркать.

– Стараюсь теперь поменьше топотать, – говорю я Виоле.

– Не хочешь ночевать в нашей комнате?

– Что? – Я не уверена, что правильно поняла.

Виола пожимает плечами:

– Может, будет лучше спаться рядом с кем-то.

– Может.

Мне не доводилось делить с кем-то комнату, только стойло Фалады. По уюту и спокойствию тех ночей я до сих пор тоскую.

– Не представляю, как спать одной, – продолжает Виола. – Я так привыкла к звукам других людей рядом. Наверное, было бы слишком тихо. Сальвия говорит, что я во сне смеюсь, но вот что я тебе скажу точно: сама она храпит.

Подмигнув, Виола удирает по коридору, заглушая смехом возражения Сальвии против таких обвинений, слышные из смежного стойла. Я не могу удержаться от смешка.

Луноцветка снова высовывает голову и задумчиво меня созерцает. Мне начинает казаться, что мы почти сдружились. Сочетание ее колючего нрава и очевидной радости от угощений, что я приношу, неизменно вызывает улыбку.

– Больше нет, – говорю я, показывая пустые руки.

Она сердито фыркает.

Я снова улыбаюсь и ухожу в гусиный сарай. Все утро, выгребая грязь, раскидывая сено и ходя за водой, я размышляю над предложением Виолы и пытаюсь представить, каково ночевать с кем-то в одной комнате. Думаю, для этого надо глубоко и непоколебимо доверять другому.

После обеда Джоа заглядывает проверить, как я справляюсь с уборкой в стойлах.

– Тут есть одна немолодая кобыла, и с ней надо упражняться каждый день, чтобы оставалась в форме, покуда хозяин в отъезде, – говорит он, облокотившись на дверцу. – Как думаешь, сумеешь с ней помогать?

Я опускаю на пол вилы.

– Если покажете, что надо делать.

– Конечно. Отыщи меня, как закончишь тут, и вместе ее выведем.

Смирная гнедая кобыла явно предпочла бы провести вечер в стойле, а не в упряжи и под седоком. Только после долгих уговоров и понуканий она наконец издает утомленный вздох и пускается рысью. Я ее уже люблю.

– Надо гулять с ней каждый день в ближайшие недели, – говорит Джоа, когда я привожу ее обратно в стойло.

– Хорошо, – отзываюсь я, поглаживая лошадь по шее.

Уходя, Джоа смеется:

– Скоро сделаем из тебя конюха.

Я слежу за тем, как гнедая, качая хвостом, идет через стойло к корзине с зерном. Как чудесно было бы жить так, с друзьями и лошадьми, и никогда больше не иметь дела с Корби. Я прислоняюсь к грубому дереву дверцы. Если бы только не Валка, и не Дама, и не отчаяние в глазах Кестрина.

Этим вечером Виола заходит ко мне, молча сворачивает матрас и уносит его в комнату, что они делят с Сальвией.

– Отлично, – говорит та, когда Виола расстилает мою постель на полу. – Здорово, что ты будешь тут с нами.

– Но…

– А ну ни слова! – Виола грозит мне пальцем.

Я смеюсь и помогаю ей расправить одеяло.

– Уснешь мигом, – обещает она. – Вот увидишь.

И ошибается. Я слушаю ровное дыхание друзей, тихую возню и иногда – со стороны Виолы – милые смешки сквозь сон, и меня укрывает непривычным покоем. Распахнув глаза, я смотрю на них обеих и думаю об их жизнях, о Тарките и его маме, обо всех людях, что видела в городе. И хотя сон не идет до глубокой ночи, утром я не так вымотана, как обычно.

Дни теперь текут в новом ритме, странном и незнакомом, потому что на каждом шагу мне не хватает Фалады, но постепенно его отсутствие становится привычным. От этой привычности порой делается горько, но ее не избежать. По утрам мы с Корби чистим гусиный сарай. После – я выхожу к равнинам, застывая ненадолго у городских ворот, чтобы посмотреть на голову Фалады. Иногда рассказываю ему что-то, но чаще просто стою в тишине и гляжу на упавшую связку молитвенных флажков, повисшую у него на шее карикатурным украшением. Голова теперь всегда неподвижна и бессловесна. Я гадаю, не сама ли вообразила тот голос в первый раз.

Днями, когда вместо тишины хочется шума, я брожу по большим городским улицам с посохом в руке. Как учил Таркит, стараюсь не заходить в тихие переулки и не гулять вблизи скоплений мужчин, остерегаясь всех и всего, что может угрожать нападением или похищением. Но не могу отказаться от интереса к самому городу, к его жителям – мужчинам, женщинам и детям, у каждого из которых своя судьба. Столько жизней, столько нужды, и надежды, и смеха, сплетенных воедино. Лишь вблизи дворца, где живут богатые купцы, лучшие ремесленники и работники гильдий, в воздухе витает дух изобилия. И, как бы далеко ни уводили меня прогулки, я всегда возвращаюсь до вечера, вычищаю все порученные мне стойла и занимаюсь со старенькой гнедой.

Но, покуда я работаю, брожу по улицам или сижу в общей комнате с друзьями, в ушах у меня звучат отголоски слов, а воспоминания мечутся перед глазами, притворяясь видениями будущего. Я вижу принца одиноко стоящим посреди двора Мелькиора. Вижу его в комнатах, предлагающим мне посильную защиту, чувствую его прикосновение на ладони. Или, что много хуже, вспоминаю его лицом к лицу с Дамой, со страхом в глазах. Я ношу его записку в кармане и порой, оставшись одна, прикасаюсь к ней пальцами и гадаю, сможет ли он когда-нибудь освободиться от Дамы. Куда бы я ни пошла, он всегда будто рядом со мной – в тепле плаща и уютных перчаток.

Ночами я лежу, слушая Сальвию и Виолу и согреваясь их близостью и заботой, пока не уплываю в сон.

Однажды после обеда, когда я чищу копыта гнедой, ко мне подходит солдат. Внутри все скручивает воспоминанием о квадре воинов, пришедших за Фаладой, но, подняв глаза, я вижу лишь Матсина эн Корто. Я в недоумении смотрю на него. Упомянутый Кестрином ужин еще только через неделю. Даже если он не принял моего отказа тогда, нет причин присылать Матсина сегодня. Если только принц не поменял подход.

– Приходите сегодня во дворец, не переодеваясь, – говорит Матсин. – Я встречу вас у ворот на закате.