докладывать Москве о готовности к серийному производству.
Водников возвратился через два дня, рассказал, что он сам присутствовал при пуске газа и что их трубы, уложенные на участке газового коллектора, поставлены под полную нагрузку и выдержали напор. Газовики одобряют.
Косачев, Пронин, Водников, Уломов, Поспелов еще раз обошли все участки цеха, где продолжалась работа, убедились, что для сдачи в эксплуатацию первой линии трубоэлектросварочного агрегата все готово. Кажется, теперь все налажено, выверено. Можно докладывать министру.
Косачев и Пронин поднялись в директорский кабинет. Оба присели к столу, молча закурили. Затянувшись несколько раз, Косачев ткнул сигарету в пепельницу, примял пальцами.
— Итак, докладываем? У тебя нет сомнений, Иван Николаевич?
— Никаких.
— У меня тоже.
Косачев вызвал Елизавету Петровну и попросил соединить его с министром. Пока ждали звонка, оба волновались, сохраняя друг перед другом спокойствие. Пронин опять вынул из кармана сигареты, Косачев тут же потянулся к пачке.
— Ты же собирался бросать?
Косачев махнул рукой и зажег спичку. Пуская табачный дым, шагал вдоль аквариума и сквозь затуманенные стекла разглядывал рыбок.
— Внук мой, москвич, страсть как любит аквариум с рыбками, — мечтательно сказал Косачев, любуясь переливами света в темно-зеленой воде. — Недавно я подарил ему круглый аквариум, сколько радости было!
Пронин внимательно слушал Косачева, будто ни о чем другом и не думал в это время. Подошел к Сергею Тарасовичу, стал рядом и так же, как и директор, уставился на аквариум с пестрыми красноперыми рыбками.
— Мне эта штука навевает мысли о море, — признался он Косачеву. — Вспоминаются детство, всплеск воды, крики птиц. Хочется идти и идти босиком вдоль берега по мокрому песку, как все мы ходили в детстве.
— У тебя еще нет внуков? — спросил Косачев.
— Да где там! Сыну всего девятнадцать лет. Не женат. В военно-морском училище учится. Высоченный, как корабельная мачта. — Он достал из кармана бумажник, развернул и показал Косачеву фотографию. — Вот посмотри, Сергей Тарасович.
На Косачева глянул ладный круглощекий юноша с широкими плечами, браво поднятой головой, открытым лицом, сдержанной улыбкой.
— Какой молодец! — похвалил Косачев. — Как зовут?
— Пашкой. Павел Иванович, — ответил Пронин. — Осиротил нас, оставил одних. Мы с женой мечтали отдать единственного сына в какой-нибудь приличный московский вуз, чтобы учился и жил с нами, а он выбрал свое. Подал заявление в военно-морское училище и уехал в Ленинград. Второй год без сына живем, какая-то пустота в доме.
Косачев молча кивал головой, не выпуская из рук фотографии, и все поглядывал на портрет парня, будто старался запомнить черты.
— Морским офицером будет. Молодчага, богатырская стать. А мать успокоится, лишь бы сын был счастливым.
— Да и мне было жалко расставаться, — признался Пронин. — Со временем, конечно, все уляжется, войдет в свои берега.
— Уляжется, — сказал Косачев. — Сын уехал в другой город — это не горе, Иван Николаевич. Вот мой ушел на войну. Ушел навсегда.
Косачев еще раз взглянул на фотографию и как бы нехотя вернул ее Пронину.
— Добрый мальчик? — спросил он.
Пронин сочувственно смотрел на Косачева, будто был виноват в том, что нечаянно пробудил в нем столь горькие воспоминания.
— Серьезный парень, — сказал Пронин, беря фотографию из рук Косачева. — Старательный, правдивый.
— Береги его.
Закурили еще по одной и опять разошлись на прежние позиции. Косачев повернулся к аквариуму, рассматривал рыбок, а Пронин шагал по мягкому широкому ковру, курил сигарету и поглядывал на стол, где был телефонный аппарат.
Связь с Москвой почему-то задерживалась.
Пронин подошел к окну, стал смотреть на огромные корпуса завода, освещенные светом электрических фонарей. Вокруг все было укрыто белым снегом, сквозь ветви деревьев, оплетенных инеем, как мраморными кружевами, просвечивались желтые стены строений.
Косачев уловил взгляд Пронина, незаметно подошел к нему, стал рядом и тоже посмотрел на панораму завода.
— Нравится, Иван Николаевич? — спросил он с тайной гордостью.
— Прекрасный вид! — откликнулся Пронин. — И какая-то богатырская сила во всем.
— Красивый пейзаж, — согласился Косачев. — А что тут было тридцать лет назад? Дикая степь.
— Да, не одни пейзажисты поработали здесь. Какая дьявольская энергия, мощь! Грандиозно! Честное слово, завидую я тебе, Сергей Тарасович: какую махину ты сотворил за свою жизнь!
— Разве я один? Это дело рук целого поколения. Ты завидуешь мне? А я завидую тебе, — лукаво сказал Косачев.
Всегда прямой, Косачев редко говорил загадками. Уловив особый тон, Пронин насторожился:
— Почему мне завидуешь? При чем тут я?
— Я смотрю вперед, Иван Николаевич, — отозвался Косачев. — Завидую тебе потому, что ты молодой.
Пронин с удивлением повернулся к Косачеву:
— Извини, я не понял тебя, Сергей Тарасович.
— А что тут понимать? Я всем молодым завидую. Какие дела вас ждут впереди, какие перспективы! Все наше богатство примете на свои богатырские плечи, пойдете дальше нашего. Я не только о себе говорю, а обо всех, кто начинал с нами и кто с нами скоро уйдет. Не пустое поле за собой оставляем. Вон какой урожай: заводы, города — все, все новому поколению, как своим сыновьям, отдаем.
Пронин внимательно смотрел на Сергея Тарасовича, слушал его слова и впервые подумал о возрасте Косачева. Да он еще не стар, смотри, какая живость во всем, какой поразительный ум, львиная хватка! Вон как силен!
А Косачев тоже молчал и думал о Пронине: «Вот кого надо поставить вместо меня. Отличный будет директор. Мне не безразлично, кто придет на завод, нужен крепкий специалист и организатор. То, что мы сейчас делаем, только начало, а дальше пойдут такие дела, что и представить трудно. Я вижу, Пронин все отлично понимает».
Они молча стояли у окна, смотрели на заводские корпуса. Каждый думал о своем. И Косачеву и Пронину казалось, что они слышат шум и грохот машин — живое, горячее биение железного сердца завода.
Телефонный звонок нарушил тишину в кабинете. Косачев взял трубку. На проводе была Москва.
— Здравствуйте, Павел Михайлович, — сказал в трубку Косачев. — Докладываем: завод готов начинать серийную сварку двухшовных труб. Опытный этап закончился успешно.
— А что думает Пронин? — спросил министр.
— Полностью согласен со мной. Он здесь, сидит рядом.
— В таком случае, сегодня же вылетайте с Прониным в Москву, — сказал министр. — Вместе доложим в ЦК, направим к вам правительственную комиссию.
Косачев переглянулся с Прониным, сказал министру:
— Разрешите мне остаться на заводе, Павел Михайлович. Пронин доложит один, он полностью в курсе, у нас никаких разногласий. Нельзя ни на минуту охлаждать коллектив, я должен быть здесь.
— Я не возражаю. Пронин согласен ехать один? Сможет доказать?
Косачев повернулся к Пронину:
— Я думаю, вполне сможет. Поедешь без меня, Иван Николаевич?
— Если ты так считаешь.
Косачев энергично кивнул головой.
— Я согласен приехать, Павел Михайлович, —
