Книга Пустой человек - Юрий Мори

– Кто опять бросил телевизор включенным? – громко, но равнодушно спрашивает мать. У нее болят ноги, пятьдесят один – уже много. Уже старость. Она кидает на диван сумку, набитую справками, ксерокопиями, отписками и жалобами. Опять день впустую.

– Кто не выключил, говорю? Вот скоты… – Она идет на кухню. Ее место же там – все эти годы. Обидно. Но привычно. Но, конечно, обидно. В кухонное окно видна непонятная возня у соседнего подъезда: «скорая», пара полицейских машин с включенными зачем-то мигалками, но без сирен, человек десять народа. Из окна, что ли, кто вышел?

Дом большой, люди странные. Вся жизнь такая.

– Распродажа! – неожиданно громко орет телек в рекламном оргазме. Мать вздрагивает и машинально берет яблоко со стола. Хорошие какие… Бабка, что ли, где купила? Надо спросить потом, от остальных не дождешься. Опять орать придется, глухая она, но очень уж хороши!

Хрустит яблоком и возвращается в комнату, чтобы сделать ящик потише, да и канал…

…– Рейс номер триста четыре «Каменск – Белгород» отправляется с шестой площадки. Время отправления – семнадцать десять.

Круглые старомодные часы прямо над ней показывают две минуты шестого. Мать встает с неудобного пластикового кресла, подхватывает небольшую сумку и идет к выходу на площадки. Автовокзал вокруг ровно шумит голосами, неясным детским плачем, спором двух немолодых кавказцев о чем-то своем, на своем же языке. Впрочем, они могут и не спорить – просто разговор. Кто их знает.

Вон и шестая площадка, табличка с цифрой возле броской надписи «Не курить!» и нагло смолящий мужик в расстегнутой куртке – рядом.

Она проходит мимо, морщась от вонючего дыма. В Белгороде мать не была десять лет, с той командировки. Должна найти – адрес она, конечно, не помнит, но визуально – как вчера. Харьковская гора, там дорога влево и девятиэтажка. Она заметная, чуть в стороне от соседней. Разберется. Он ее ждет. Точно. Обязательно.

Мужик возле столбика бросает окурок себе под ноги и протягивает руку:

– Билет ваш?

Она роется в сумке, ищет, натыкается пальцами на телефон, непонятно зачем прихваченные из дома ключи от дачи – сарая в двух часах от города на электричке, какие-то бесконечные чеки, визитки, скидочные карты, поломанную зажигалку сына – она здесь откуда?! – и, наконец, вытаскивает билет и паспорт.

– Угу, – роняет мужик и забирается в автобус, сразу пробираясь на водительское сиденье.

Людей мало. Мать находит свое кресло, к счастью, возле окна, и устало плюхается на него. Пыльное стекло отрезает ее от города. Она закрывает глаза, и который раз видит: полумрак комнаты, освещенный фонарем внизу, силуэты бокалов и пустой уже бутылки шампанского. И шепот, шепот – горячий, настойчивый.

Дом она найдет, а там – второй подъезд, седьмой этаж. Дверь… Кажется, справа в углу. Найдет. На губах тает слабый яблочный запах, перебивая вонь включенного для прогрева движка автобуса, чей-то одеколон и висящую в воздухе особую транспортную пыль. Мать вытирает губы и вспоминает дальше, больше, что было тогда и обязательно будет скоро. Она не замечает, что автобус трогается и выруливает от шестой площадки навстречу ее будущему.

Пять часов в дороге со всеми остановками – это же ерунда по сравнению с десятью годами ожидания!

– Вставай, сова, медведь пришел! – привычно бурчит сын, сбрасывая в коридоре растоптанные кроссовки. – Жрать хочу!

Странно. Дома никого, что ли? Телек бурчит что–то, подсвечивая экраном комнату, превращая ее в аквариум для тупых рыбок.

Сын щелкает выключателем. Да, никого. Даже глухой нет. Передохли, не иначе.

Он достает телефон – простенький, кнопочный, заклеенный сзади полоской темной изоленты. На большее денег нет. Сраный жигуль–десятка – и за тот еще должен, какие там телефоны…

Мать вне доступа. Отцовская трубка отзывается сразу, но с полки – вот, блин, с утра забыл, наверное. Где они есть-то все?

Ведомый голодом хорошо, но бездарно поработавшего человека, сын бредет на кухню. О, яблочки! Лучше, чем ничего. Зеленые, наливные, сладкие – ел бы да…

…руль тяжелый, хотя он привык. Конечно, лучше бы япошку, хоть криворукую, но с полным фаршем. Лучше. Но не на что.

Впереди загорается красный и он привычно тормозит. Чудо техники скрипит изношенными колодками, пыхтит и останавливается. Дрова. Как есть – дрова. В двигателе что-то пощелкивает, но на торпеду смотреть бессмысленно – работает только спидометр, да и то косячит.

Тридцать лет сыну исполнилось месяц назад. У людей был бы праздник, а у них не семья – а кусок дерьмища. Отец безработный. И не пьет уже сколько, и пытается найти, но… Тяжелый труд не для него, здоровье не то, а головой работать – ни образования, ни желания. Ладно. Мать работает в своем интернате, но лучше бы дома сидела – денег ноль. И уходить не хочет, боится. Можно уже никуда не устроиться. Раньше по командировкам хоть гоняла, кое–что приворовывала, а теперь все. На якоре.

Красный и желтый. Сейчас рванем…

Одна надежда – на сеструху. Четвертый курс, институт лесного хозяйства, все–таки. Может, она из этого болота выберется?

Педаль газа тугая, как кусок резины. Не иначе, тросик закис. Опять на выходных ковыряться, он и так уже не отходит от машины. Тридцатник – а нищета и тупик. И работа… Да тоже это не работа. Экспедитор, ага. Грузчик на колесах за три копейки в месяц. Эх… Да хоть бы армейку, на контракт, и то – не берут. Какая-то мерзота с сердцем, не годен.

Черт, да пошло оно все! Надоело думать.

Во рту странный привкус – бесконечные сигареты с непонятно откуда взявшимся яблочным ароматом.

Сзади баском гудит недовольный задержкой джип. Сын матерится в голос и все–таки продавливает педаль, дергая уродливую ручку передач. Поехали, Юрий Алексеевич, да?

Невидимый отсюда Гагарин машет ему рукой в перчатке с небес, но сын его, конечно, не видит. С хрустом передних гранат разгоняется, третья, четвертая… Гроб на колесах с трудом, но набирает сотню и останавливается уже гармошкой в бетонном блоке, удивленно вздрогнувшем от эдакого напора. Джип сзади притормаживает, проезжая мимо, но не останавливается. Не его заботы.

Дочь приходит поздно. Она всегда приходит ближе к полуночи – лучше где-нибудь, чем здесь. Она вообще не считает их обшарпанную квартиру, с деревянными еще окнами со щелями и уныло гудящими по ночам трубами, домом. Пристанище. Место прописки.

Странно, дома только бабка. Сука старая. Сидит в уголке