вещи в двухэтажном доме и спустились по тропинке к пристани, где у самого старшего Громова пришвартована небольшая лодка.
Белая, просторная красавица.
Мирон закутывает меня в плед поплотнее и тяжело вздыхает сзади.
— Бесполезное занятие, Карамелина. Ну как ты могла сама догадаться, что это именно Анжела всё подстраивала? Ты ведь не детектив?..
— Не знаю… Ну вот взять, допустим, ситуацию после вашего боя с Демидовым. Ведь в радиорубке со мной были только Тая и Энж. Ивы там вообще не было. А Энж ко всему прочему своими вопросами словно выводила меня на эмоции. Специально, понимаешь?.. Как я могла этого не понять?..
Досадно потираю лоб.
Мы сидим прямо на полу. Мирон нашёл какой-то небольшую походную «пенку». На ней и разместились.
На душе наконец-то штиль. Словно кровавые бои закончились и наступило мирное время.
— Потому что ты другая, — отвечает Мирон после раздумий.
— В смысле, глупая? — усмехаюсь и оборачиваюсь, чтобы поцеловать его.
Ловлю жёсткие губы ртом и смягчаю их, как умею. Лаской и любовью.
— Глупенькая, если только чуть-чуть, — шутит Громов мне в рот, обдавая горячим дыханием, и я прикусываю ему нижнюю губу в отместку. — Ай, зубастая блин.
Он откидывает голову назад и смеётся. Прозрачные глаза принимают на себя красивый цвет закатного солнца, а кожа становится будто ещё загорелее.
— Я шучу. Ты у меня умница-разумница, просто слишком добрая. Это ведь неплохо. Я сам прослежу, чтобы тебя больше не окружали такие, как Попова.
Умиротворённо вздыхаю и осматриваю ровную водную гладь, которая заканчивается безупречным оранжевым небом.
«Счастья полные штаны» — сказал бы мой дед-генерал.
Знаю… многие девушки считают, что обязательно необходимо быть самостоятельной. Выучиться, обрести профессию и суметь самой всего добиться. Я, безусловно, найду себя в этом мире. У нас ведь вся жизнь впереди. Но как же вдохновляют и успокаивают такие слова от любимого человека…
Они дают возможность выдохнуть и почувствовать себя девочкой.
За это качество мама когда-то полюбила папу. А я — в Мирона втрескалась ещё больше. Хотя, казалось бы, куда уж…
То, как моё любимый решает различные ситуации и остаётся при этом абсолютно спокойным — возбуждает меня не меньше, чем член, упирающийся мне в спину.
Уверенность и создание вокруг себя ауры безопасности — вот что самое сексуальное в мужчинах.
Мирон тянет меня за руку.
— Поднимайся.
— Зачем? — удивляюсь и сбрасываю с плеч тёплый плед. — Мне холодно и с реки дует ветер, пойдём уже в дом, а?..
— Погоди, блин. Не мешай.
Закатное солнце практически не греет.
Ёжусь от дрожи, пробегающей по телу, и покачиваясь вместе с лодкой, мрачно наблюдаю за тем, как Громов сёрфит в телефоне. Он выглядит напряжённым и это странно. Нервно потирает бровь.
Все неприятные ощущения проходят, когда в тишине прохладного июньского вечера, раздаётся известная песня Селин Дион из «Титаника».
— Боже, — выдыхаю и, не сдерживая смех, шутливо закатываю глаза. — Какая пошлость, Громов.
Прозрачные зрачки предупреждающе сверкают.
— Ты хотела романтики, — напоминает он занудно.
— Ты превзошёл все мои ожидания.
— Помнишь поцелуй Кейт и Лео? Повторим?..
Обвиваю его шею руками и привстаю на носочки, боясь свалиться. Лодка покачивается, но не сильно. Надеюсь, за бортом не окажемся.
— Как в четырнадцать? — усмехаюсь.
— Круче, чем тогда, — отвечает Мирон склоняясь. — Сейчас ты моя, и мы можем продолжить и потрахаться. Жаль, здесь нигде повозки нет, — озирается по сторонам.
— Блин, ну ты и пошляк.
Тёплые ладони обхватывают мои щеки и Громов нависает надо мной, горячо целуя. По венам удовольствие распространяется. Его губы настойчивые и порочные. С ума по нему схожу. Действительно, сейчас у нас получается лучше, чем когда мы были подростками.
— Погоди, — шепчет Мирон и лезет в карман лёгкой ветровки.
У меня сердце трепещет, ноги подгибаются и дело не в качке. Прикрываю рот рукой, боясь разреветься.
Он… предложение мне сделать хочет?..
Я… сразу соглашусь.
В следующие секунды хлопаю глазами и пытаюсь сгладить разочарование удивлённой улыбкой. Ну и чего это я расстроилась?.. Сама ведь носом воротила, когда он в ЗАГС звал.
Морщусь, пытаясь прогнать дурацкие мысли.
В руках у Мирона коробка, на бархатной подкладке которой аккуратно расправлена цепочка с хрупкой бабочкой. Та самая, что он оставил в новогоднюю ночь на моей кровати, в бывшей розовой комнате. А ещё в его руках серьги невероятной красоты.
— Отжал у Юльки, — подмигивает Мир. — Пусть тебе и не нравится мой подарок, но я выбирал его с душой. И он твой. Хочу, чтобы у тебя был. Юльке другое куплю.
В сердце словно иглы врезаются. Вспоминаю, как физически больно было носить на себе эту бабочку и знать… что ему не нужна.
— Сам выбирал? — аккуратно спрашиваю.
— Конечно, — удивляется Мирон и загадочно на меня смотрит. — А кто ж ещё?
— А это что? — касаюсь кончиками пальцев прозрачных, завораживающих своей красотой камней.
— Серьги тоже тебе, но Юлька ими попользовалась.
— Вот ведь егоза мелкая, — усмехаюсь и тут же осекаюсь.
Сестра Мирона с прошлых выходных отдыхает в каком-то санатории с тётей Настей. В последний раз, когда я её видела, выглядела она неважно.
Дую на тонкую венку на виске Мирона, пока он застёгивает на шее украшение. И пытаюсь разложить в голове пазл.
— Почему ты сказал, что мне… не понравился твой подарок?
Мирон смотрит на меня в упор, его взгляд темнеет.
— Лада рассказала о вашем разговоре в клубе, — произносит неохотно.
Округляю глаза.
— И-и-и? — протягиваю тихо.
— Ты сказала, что тебе не понравилось, но ты носишь… из жалости. А ещё, что я таскаюсь за тобой со своей дружбой, раздражаю тебя этим. Лада разозлилась, наговорила тебе гадостей, и вы поругались.
Его широкие плечи напрягаются, и я просовываю ладони под ветровку, чтобы немного расслабить их лёгким поглаживанием. У самой внутри такая злость зреет, что ещё чуть-чуть и взорвусь.
— Ого. Ты из-за этого разозлился?
— Скорее захотел расставить точки над «и». Но было и так понятно. А потом ты в универе сама сказала, чтобы я отвалил. Ну… я и отвалил.
Мотаю головой непонимающе и покрепче его обнимаю. Пытаюсь успокоиться, чтобы не наговорить ему про эту суку лишнего.
Я тоже буду биться за этого мужчину до последнего, поэтому немного, в глубине души даже понимаю Милованову. Но врать… вот так. Втоптать в грязь нашу дружбу с младенчества… Этого ей простить никогда не смогу.
Просто представить не могу, насколько ему было неприятно услышать такое, ну и я, конечно, потом добавила.
— Я так никогда не говорила, Мирон, — произношу твёрдо. — Я всегда дорожила нашей с тобой дружбой и дорожу сейчас. Я тебя очень люблю. И мне
