и я занервничал, что суд, похоже, затягивается.
В двенадцать ушла мышь, причем к ней обращались по-русски. Вспомнилось, что мне обещали встречу с Тирликасом — и где его искать, когда, поскольку в коридор мы все не влезем, нас по разным кабинетам рассадили, и в зале суда мы явно не пересечемся?
До часу дня никто к нам не заглядывал, а когда открылась дверь, я невольно вскочил.
— Перерыв на обед, — объявил капитан в милицейской форме.
Какой, нафиг, перерыв? Я что, опять игру пропущу?! Уйду отсюда на хрен. Пусть в Михайловске ловят.
— Как скоро слушание по Шуйскому? — поинтересовался я, с трудом сдерживая гнев.
Милиционер пожал плечами:
— Без понятия, пока — по литовцу этому. Идемте в столовую.
Мужчины переглянулись, поднялись, громыхая стульями.
— В суде тоже перерыв? — продолжил я.
— Получасовой, — успокоил меня конвоир. — Что просто так сидеть, перекусите хоть, ноги разомнете.
Ну да, судьи тоже люди, им надо и поесть, и естественные надобности справить. Это нормально. Так я себя утешал, топая за конвойным.
Столовая располагалась на первом этаже центрально здания. Стоило переступить порог, как по ушам ударил гул голосов и звон посуды. Наполненный зал напоминал гудящий улей. Публика была разношерстная: и пенсионеры, и молодежь, люди при параде, и парни в джинсах и худи. Кто-то выходил, кто-то, как мы, только пришел. Я встал на цыпочки, силясь отыскать Тирликаса — хрен что разглядишь в этом копошении!
Конвоиры сопроводили нас к столику на четверых, где дед, похожий на престарелого английского лорда, с важным видом доедал макароны и суетилась разносчица, собирая грязную посуду. Мимо прошла вторая с подносом, где была еда. Так, значит, все приносят, и никуда ходить не надо.
А теперь мне надо найти Тирликаса. Я обратился к сопровождающему — тому, что всегда был с нами:
— Я отлучусь минут на десять.
— Не положено, — улыбнулся он.
— Вернусь сюда же. Бывай.
В спину донеслось «не положено», но я не обернулся, протиснулся между разносчицами, просочился мимо толстенной тетки, рассчитывая, что парень решит, что правильнее присматривать за двумя, чем гоняться за одним.
— Нерушимый! Немедленно вернитесь! Не… — голос растворился в гуле.
Столики стояли в шесть рядов, чтобы ускорить дело, я пробрался к ряду у стены и начал с него. Раз стол, два стол… всего восемь. Я шел, вертя головой то направо, то налево и всматриваясь в лица. Никого знакомого.
Теперь — пройтись между третьим и четвертым рядом. С чего я вообще взял, что Лев Витаутович тут будет? Взгляд скользнул на крайний ряд, тот, где сидела наша группа, только в другой его конец, дальний от входа. Если бы Тирликас не повернул голову, я бы его не узнал. Я искал лохматую голову, а Витаутович, видимо, тоже попал в кутузку и лишился волос, как и я.
Живой и вроде невредимый.
Я начал пробираться к нему. За столиком он сидел с толстым сопровождающим, который уплетал борщ за обе щеки. Сидел — и не двигался, смотрел перед собой, руки лежали на бедрах, взгляд был устремлен в бесконечность.
— Лев Витаутович! — окликнул его я, но он не отреагировал.
Обернулся, только когда я подошел, причем смотрел не на меня, а сквозь. Улыбка сползла с моего лица, я замер. Охранник набычился, замахал руками и возмутился, брызжа непроглоченным борщом:
— Вы кто такой?
Взгляд Тирликаса сфокусировался на мне.
— Саша Нерушимый, — сказал бывший тренер и начальник «Титана» выцветшим целлофановым голосом.
— Что с ним? — с наездом спросил я у охранника.
— Фиг знает. Тормозит мужик не по-детски.
— С кем можно поговорить о его состоянии?
— Со мной, — прощебетали за спиной, и молодая рыжая и веснушчатая женщина поставила на стол пирожное с кофе. — Вы кем приходитесь гражданину Тирликасу?
— Внуком, — соврал я — иначе никто со мной говорить не будет.
— У него расстройство когнитивных функций, проблемы с кратковременной памятью и вниманием, но все потихоньку восстанавливается.
— Памятью и вниманием, — повторил Лев Витаутович, и у меня сжались кулаки.
Я ведь помнил его другим, не вот этим овощем, а хищником, быстрым и изворотливым. Сука Шуйский, сука Фарб, надеюсь, их расстреляют!
— То есть он все помнит, понимает, но будто бы находится с своем собственном мире, — объяснила женщина. — Я его врач, мы занимаемся восстановлением. Думаю, все получится, и он сможет снова стать полноправным членом общества.
— Но станет ли он прежним? — спросил я и приготовился получить неутешительный ответ.
— Никто не знает.
Она зачерпнула борщ ложкой, поднесла ее ко рту Витаутовича и обратилась к нему, как к слабоумному:
— Лев Витаутович, нужно поесть, откройте рот.
Я закрыл глаза. Не могу этого видеть. А потом открыл, посмотрел в глаза Тирликасу и горячо проговорил, будто бы пытаясь передать свой огонь ему:
— Лев Витаутович, надо бороться! Вы же видите, что происходит! Вы нужны нам, нужны мне. Возвращайтесь! Боритесь! Слышите меня?
Показалось, или на самом деле в его взгляде вспыхнула осмысленность? Вспыхнула — и угасла.
— И как он будет свидетельствовать? — спросил я у докторши.
— Как сумеет, — пожала плечами она. — Ему сложно концентрировать внимание, но он может, правда, сильно после этого устает. Так что не отвлекайте его, пожалуйста.
— Мне хотелось бы следить за динамикой его состояния.
Докторша молча протянула мне визитку: Маргарита Борисовна Забродская. Надо же, как ей идет имя!
— Спасибо, — поблагодарил я и поспешил за свой столик, пока мой сопровождающий всю охрану на уши не поставил.
Вернувшись за стол, я сразу принялся есть борщ, слушая нотацию милиционера, что это столовая только для сотрудников, тут пропускной режим, и нельзя вот так безнадзорно шастать.
Промокнув рот салфеткой, я извинился перед ним и перед другими свидетелями, которые уже все съели и ждали меня, расправился со своей порцией, и нас отвели в тот же кабинет.
На часах было без пятнадцати час, процесс, видимо, продолжался, но нас не трогали до двух дня. Потом одного за другим вызвали моих соседей, и я остался один.
Полтретьего. Три. Да сколько можно? Я принялся мерить шагами комнату.
Три десять. Три пятнадцать. Ну вашу же мать! Обещали же меня первого вызвать! Два дня Семерке этим мозг выносил!
Наконец меня позвали на выход, но не в зал суда, а в коридор, под дверь, с обеих сторон от которой стояли автоматчики.
И сколько еще тут мариноваться?
Пискнул телефон, оповещая о новом сообщении, и я подумал, что надо бы выключить звук. Писала Лиза: «Саша, позвони, как освободишься. Важное». Я ответил: «Стою под дверью, жду свою очередь, а потом — на матч. Целую».
Мысли об этом сообщении
