трое крепких молодцев и начали избивать на глазах у прохожих, а те даже ухом не повели. Две пожилые дамы, шедшие тут же по тротуару, просто перешли на другую сторону улицы, продолжая свой разговор как ни в чём не бывало.
Вот только швырнули индейца практически под ноги Ниггеру, а я такое нарушение личного пространства считал едва ли не прямым оскорблением. Пришлось натянуть поводья и остановить жеребца.
— Идите своей дорогой, мистер, — бросил мне один из молодцев, парень в котелке и чёрной жилетке.
— Не указывай мне, что делать, парень, — процедил я.
Другой парнишка, долговязый тип в яркой красной рубашке, тем временем обеими руками мутузил лежащего на земле индейца, третий, длинноволосый, бегал вокруг, подбадривая товарища и изредка добавляя несчастному индейцу пинков. Краснокожий свернулся калачиком и закрывал голову руками. Видать, был уже опыт.
— Лежачего не бьют, — изрёк я.
— Этот заслужил, — буркнул парень в красной рубахе, продолжая бить поверженного соперника.
— А я говорю, хватит, — сказал я.
Парень в котелке потянулся к бедру, за револьвером, но я оказался быстрее. Выхватил оба кольта и взял на мушку двоих сразу. Этого товарища в котелке и его длинноволосого друга. Сидящий верхом на индейце юноша опасности не представлял.
Не хотелось начинать знакомство с Тусоном с подобной склоки, но так уж получилось. Меня, можно сказать, вынудили.
— Вы не знаете, куда лезете, мистер, — сказал длинноволосый, равнодушно глядя в дуло моего «Миротворца». — Не знаете, за что мы его бьём. Вы новичок в городе.
— Если ты так говоришь, значит, ему и так уже досталось, — сказал я, не прекращая целиться. — Хватит с него.
— Ладно, ладно. Джим, слезай с него, — сказал парень в котелке.
Индеец не шевелился, замерев в позе эмбриона. Вся троица, продолжая неприязненно глядеть на меня, начала пятиться к салуну, даже не думая хвататься за револьверы. Разве что парень в красной рубахе сплюнул на тротуар, прищурившись так, словно видел меня уже в гробу в мягкой обуви.
Я спустился на землю, подошёл к индейцу. Побили его достаточно сильно, круглое скуластое лицо распухло так, будто его покусали дикие пчёлы. Он был пьян, от него разило застарелым перегаром и чем-то неприятно кислым. Был бы трезв, наверняка что-нибудь сломали бы, а так можно сказать, что он отделался лёгким испугом.
Индеец продрал глаза ровно в тот момент, когда я подошёл заглянуть ему в лицо.
— Ха! Белый! — фыркнул он.
Он начал подниматься на ноги, преодолевая земную гравитацию и прочие трудности сильного алкогольного опьянения.
— Думаешь, спас меня? — хрипло произнёс он. — Думаешь, ай какой хороший белый! Наслаждаешься своим белым превосходством?
Похоже, я начал понимать, за что ему начистили рыло.
— Думал небось, спасу индейца, а он яблоком станет! — продолжал ворчать он, пока я наблюдал за его попытками встать.
— Яблоком? — хмыкнул я.
— Яблоком! Красным снаружи, белым внутри! — пояснил индеец. — Нет! Я же краснокожий, инджин, урод из прерии, белым мне всё равно не сделаться! Хоть и в Тусоне столько лет живу! Не в прерии, нет!
На мгновение я даже пожалел, что вообще встрял в эту драку, но последняя его фраза заставила меня задуматься. Этот алкоголик может даже оказаться полезным.
— Ну-ка, пойдём, — сказал я, стараясь увести его подальше от салуна, из которого за нами наблюдали.
— У тебя выпить есть? — спросил индеец.
— Есть, идём, — сказал я.
Если он знает нужного мне человека, я поставлю ему столько выпивки, что он сможет пить до отключки, блевать, а потом пить снова.
Мы отошли на некоторое расстояние вниз по улице, едва ли половину квартала, как индеец вдруг остановился и начал беззаботно мочиться на стену ближайшего дома. Ладно хоть прохожих было не так много, но мне всё равно стало не по себе. Стыдно стало, за него и за себя. Но говорить что-то всё равно было уже поздно. Пришлось дождаться, когда он справит нужду, и только после этого идти дальше.
— Так ты говоришь, давно в Тусоне живёшь? — спросил я. — Знаешь, наверное, всех?
— Это меня все знают, — произнёс индеец. — Так и говорят, Рахомо-инджин, тебя уже все знают, мы тебе наливать не будем.
По-английски он болтал довольно бегло, с акцентом, но я прекрасно понимал каждое слово.
— Я ищу одного человека, — сказал я.
— А я ищу, где можно выпить, — сказал Рахомо. — Проклятый виски, проклятый джин, проклятый ром. Ненавижу их.
Ясное дело, борется с алкоголем путём его уничтожения. Чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган. Мы зашли в неприметный переулок, и я достал из своей сумки маленькую чекушку виски, из собственных запасов. У индейца тут же загорелись глаза.
— Его зовут Луис, он мексиканец. Вне закона, из банды Хорхе Мартинеса, — сказал я.
Рахомо запустил пятерню в сальные чёрные волосы, поскрёб в затылке. На помятом лице отразилась работа мысли, нахмуренные брови сошлись в одну точку, бронзовое чело пробороздили глубокие складки.
— Может, и знаю, — после некоторой паузы произнёс он. — Здесь не так много мексикашек.
— Покажи, где он живёт, — попросил я.
— Сначала выпить, — заявил Рахомо.
Я протянул ему чекушку, индеец ловко свернул пробку зубами и жадно присосался к кентуккийскому бурбону. Острый кадык заходил вверх-вниз, и Рахомо одним залпом осушил всю бутылку, после чего икнул и отключился.
— Твою мать, — буркнул я, глядя, как он оседает на землю, прямо там, где стоял.
Лучше бы я начал расспросы с тех парней или вообще, как обычно, заявился бы в один из салунов, пытаясь разговорить бармена. Бармены всегда в курсе событий.
Возник вопрос, что делать с этим телом, которое теперь могло только мычать. Неприятно было осознавать, что он провёл меня, как дурачка, он-то явно понимал, что последует за скоростным поглощением чекушки бурбона. Да и мне следовало догадаться, индеец по всем параметрам выглядел, как запойный алкаш, а такие могут выключиться с одной рюмки. Рахомо же был проспиртован целиком и полностью, как экспонат Кунсткамеры.
Но что-то мне подсказывало, что он не солгал, когда сказал, что знает Луиса, а значит, он ещё может быть полезен. Придётся только подождать, когда это тело придёт в сознание. Так что я погрузил его на Паприку, не обращая внимания на его пьяное бормотание. Отливать его ледяной
