самом деле существовала). Но во всяком случае было ясно, что центр обречен. И поэтому жители старых районов пытались выехать — всеми правдами и неправдами.
Я прошел мимо здания Думы, двери которой были почему-то заколочены досками, пересек пустынный жаркий проспект, где по глади асфальта едва тащился одинокий троллейбус, и уже приближался к громадине Главного штаба, когда непосредственно над моей головой вдруг раздался тяжелый томительный взрыв. То есть, было даже не так. Сначала раздался вой, как от налетающего снаряда, а потом уже — собственно взрыв — по-моему, на уровне третьего этажа — вспухло облако, из которого посыпались обломки дерева и кирпича. В такие секунды практически не соображаешь. Я и сам не понял, как оказался в ближайшей парадной. Там уже находились несколько человек. А один из них неожиданно сказал мне:
— Здравствуйте…
— Здравствуйте, — машинально ответил я.
Видимо, это был кто-то из коллег по работе. В полумраке парадной я его не разглядел. Тем более, что в эту секунду опять раздался душераздирающий гнусный вой, и другой снаряд разорвался, как мне показалось, прямо в парадной. Заволокло темным дымом. С грохотом обрушился лестничный пролет. Меня отшвырнуло куда-то в неизвестность. Рот, глаза — были залеплены сухой известкой. Ноги мои были чем-то придавлены. Я с трудом, как из теста, вытащил их. Ничего не было видно. Где-то непрерывно стонали. На другом краю Земли плакала женщина: Сережа!.. Сережа!.. — голос был безнадежный, срывающийся. Я вдруг вспомнил табличку, висящую на доме: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна»! Значит, это — по-видимому, артобстрел. Правда, непонятно — кто и в кого стреляет.
Кое-как, раскачиваясь, словно контуженный, я сел. Голова кружилась, руки не находили опоры. Дым рассеивался, в парадной забрезжил свет. Кто-то быстро и жестко сдавил мне безвольные плечи:
— Осторожнее, у вас, по-моему, кровь на лице… Нет, не надо, не трогайте, кажется, ничего серьезного… Передвиньтесь, попробуйте — сюда, к стене… Сделайте пару глубоких вдохов, вам будет легче…
Мне действительно становилось немного легче. Я уже начал различать какие-то смутные очертания. Клинышек острой бородки вдруг сконцентрировался из теней, а затем проступили — рубашка, пиджак и галстук. И костистая гибкая плеть помогающей мне руки. Я сообразил, что рукава у пиджака — оторваны. Потому что согнулась во мраке — змеей — стеариновая желтизна.
Я спросил:
— Я долго был без сознания?
— С полчаса или около этого, — ответил невидимый мне человек. — К сожалению, мои часы куда-то исчезли. Но я думаю, что — не больше, чем полчаса. Завалило нас, между прочим, довольно серьезно. У меня такое ощущение, что рухнуло сразу несколько этажей. Просто чудо — что не раздавило в лепешку. Вероятно, спасла арматура: лестница встала горбом. Но она, как мне кажется, тоже — едва удерживает. Хорошо еще, что сохранилась какая-то щель. Все же — доступ для света, для воздуха, вам это требуется… — Человек осторожно, но сильно повлек меня куда-то назад. — Ну? Получше? Вы можете передвигаться?.. Передвиньтесь, мне очень не нравится кровля над головой…
Мы переползли через громадную кучу штукатурки, насыпавшейся сверху, из нее, точно зубы, высовывались обломки дерева и кирпича, и торчал испачканный известью грубый тупой ботинок, лишь опершись, я понял, что это — чья-то нога, и — упал, потому что рука у меня подломилась. — Ничего, ничего… — бормотал помогающий мне человек. — Этот — мертв. Ничего, ничего. Вы — привыкнете… — Напрягаясь, кряхтя от усилий, он приподнял меня и, как куклу из тряпок, перевалил на другую сторону — оттащив после этого и вновь прислонив к стене. — Ничего, ничего. Могло быть гораздо хуже… — Я услышал протяжный замедленный мощный вздох: перекрытия там, где мы только что находились, осели. — Ну, вот видите, — задыхаясь, сказал человек. — Все же я научился немного чувствовать землю… Камень, дерево, глина, песок, чернозем… А у вас этот внутренний голос еще не прорезался?.. — Человек осторожно добавил. — Вы, кажется, узнали меня?.. Если честно признаться, то я никак не рассчитывал… Впрочем, может быть, это — есть знак потаенной судьбы?.. Вам дается возможность увидеть иную цивилизацию… Вы, наверное, слышите звон Вечных Колоколов?.. Здесь не нужен рассудок, здесь надо — просто довериться… Камень-бог, мать-сырая земля… Или все-таки будете ждать превращения в «мумию»?.. Говорю вам опять: этот мир уже обречен… Мы должны породниться с землей — как основой всей сущности…
Я и в самом деле слышал негромкий подземный гул. Отдаленный, неровный, как будто накатывающийся волнами. При известном воображении его можно было принять за тревогу колоколов. Но одновременно я слышал, как всхлипывает неподалеку какая-то женщина. Тихо всхлипывает, успокаивается, кашляет в темноту. Вероятно, та самая, что при начале обстрела звала Сережу. И еще я услышал противный скрежещущий долгий звук, словно когти голодного зверя царапали камень. Лезут крысы? Но крысы из города давно ушли. Я подумал, что надо бы тщательно осмотреть все завалы. Вдруг удастся найти и расширить какой-нибудь ход. Вряд ли можно рассчитывать на то, что нас откопают. Если город обстреливается, то аварийщикам не до нас. Представляю, какая сейчас царит паника среди военных. Это что же — мятеж, революция, переворот? Или, может быть, снова — образовался «прорыв истории»? Ретроспекция, кстати, не лучше, чем переворот. До сих пор неизвестны законы, по которым она развивается. Между прочим, «прорывы» — все чаще и все сильней. Куриц как-то сказал, что именно история нас погубит. Вряд ли части «спецназа» сумеют ограничить ее. Это значит — появятся сотни и тысячи новых «мумий».
— Ну так что? — поинтересовался сидящий рядом со мной человек.
— Перестаньте, профессор, — сказал я, с досадой поморщившись. — Ну какая, к чертям собачьим, цивилизация под землей? Странно слышать от вас подобные рассуждения. Вы же — физик, ученый, образованный человек. И вдруг — явно невежественная секта «подземников». Это правда, что вы, живые, лежите в гробах? Черт возьми, я и в бога-то никогда не верил! Неужели теперь я поверю в какую-то чушь?..
— Как хотите. А я ухожу, — сказал профессор. — Чушь — не чушь, но возлюбит нас — только земля. А вы в детстве не пробовали — жевать сырую землю? Этот — сладкий, этот — необыкновенный вкус! — Он легко и бесшумно, как черное привидение, выпрямился. Впрочем, ровно настолько, насколько позволил свисающий свод. Я заметил, что ребра камней проступают немного отчетливей. То ли света прибавилось, то ли привыкли глаза.
— Вы не слушайте этого старика, — неожиданно сказала женщина. Очень громко сказала. Спокойно сказала. Как врач. — Он, по-моему, сумасшедший, я давно за ним наблюдаю. Если можете, то просто не отвечайте ему. Нас
