1
Лицу жарко, а всему остальному прохладно. И то и другое почти хорошо. Лето наконец пришло. А летом плохо не бывает. Мы опять на пляже в Шарме, мама с папой загорают на лежаках, а Дилька закопала меня глубоко в песок, спасибо, голову оставила греться. Я скользнул ленивым взглядом по невыносимо серебряному морю, по совсем пустому пляжу, по лежакам и пням, по коричневой в тени, а на самом деле золотисто-красной от неправильного загара Дилькиной спине, сгорбленной рядышком, – и зацепился за чайку, висевшую прямо над нами. Как бы не капнула, беспокойно подумал я, и она капнула. Дильке на спину.
Я потянулся стереть багровую каплю и не смог двинуться. Закопан.
– Дильк, – промычал я, и в это время чайка каркнула. Не как чайка, как здоровенная страшная ворона – и сильно громче меня.
Дилькина спина не шелохнулась, а вокруг капли набухло красное кольцо, быстро покрывшееся мелкими белыми пузырьками, из которых потекло.
– Дилька! – крикнул я, срывая горло.
Ворона снова каркнула, и я увидел наконец, что вокруг никакой не солнечный пляж, а сырая душная низина в лесу, в которую солнце лет сто не заглядывало. И коричневая спина у Дильки не от загара, а это одежда такая – коричневый армяк албасты, и капля в кольце выросла в рыжий глаз, окруженный крохотными, как у пушистого кактуса, белесыми ресницами. Глаз моргнул, и албасты медленно, всем телом, начала оборачиваться ко мне.
Я задергался, пытаясь освободиться, но земля, в которую меня вколотили, – это же не песок, она держала крепко, а спутавшие руки-ноги корни – еще крепче. Но это была все-таки Дилька, ее лицо, хоть и без очков, и я успокоился – тут же задохнувшись. Вместо половины лица была ало-коричневая неровность со следами крупных зубов.
Я зажмурился, больно вдохнул и дернулся изо всех сил, с криком, который заглушило длинное, раздирающее уши карканье. И наконец очнулся.
Сильно лучше от этого не стало.
Я впрямь был вкопан или вдавлен в землю по горлышко так, что не понимал, лежу или стою с запрокинутым лицом. Да еще на грудь и ниже пару бревен подкинули. Не с размаху, чувствуется, и тяжесть была терпимой, но неподъемной. Она одна ниже подбородка ощущалась, больше не ощущалось ничего. Тело застыло и онемело. Лучше бы лицо онемело – тогда не саднило бы так вокруг левого глаза. Страшно хотелось как следует почесать там, прижать холодной ладошкой или пощупать, почему так неправильно ощущаются скула и лоб. Я подвигал губами и бровью, но понял лишь, что все, похоже, на месте, и даже в увеличенных размерах. Будто пластилиновые нашлепки. Немаленький шишак и на лбу, и ниже глаза. В столб въехал, когда по спине шибанули. На ножик загляделся, следопыт.
Теперь лежу посреди ночной поляны – во всяком случае, деревьев метрах в пяти не вижу и, главное, не чувствую. Это если положенных поверх меня не считать. Вкопали меня в землю, как в Сибири где-то рыбку вкапывают, чтобы подгнила слегка, якобы для вкуса. И гнетом придавили, как квашеную капусту. Герой поваренной книги.
Кто придавил-то?
Кто шибанул, тот и придавил.
Убыр небось.
Едва я это подумал, шапка зашевелилась вместе с волосами. Не от ужаса, а типа от излучения. Ну, вы тоже замечали такое, если пыль с экрана старого телевизора вытирали: волосы сами поднимаются и липнут к стеклу. Тут телевизора не было. Излучал багровый шарик. Он тихо выполз из-за деревьев на краю поляны, в которую меня вкопали, повисел и пошел на меня. Летающий ночничок, который ничего, кроме себя, не освещает. Я даже не мог понять, на какой он высоте плывет. Вообще в голове так перекосилось, что я подумал – это отражение восходящего солнца, и примерно представил себе, как и где лежит пруд, в котором я это отражение вижу. Нет, это шаровая молния, понял я и почти обрадовался, потому что интересно. По уму, пугаться надо было, а не радоваться: я про такие молнии читал и знал, что встречи с ними редко обходятся без травм и трупов. Но испугаться не успел: в память влетело определение, которого я точно не читал, но которое все объясняло: ubır utı[45]. Шарик подпрыгнул и рванул ко мне со скоростью велосипедиста.
Я постарался отдернуться и не жмуриться. Ни фига не смог. Но не позориться же. Я вздохнул, стараясь больше не думать ни про что на букву «у», и приоткрыл глаза.
