коридор. И на этот раз, похоже, недлинный. Из него пышет жаром. Только Первый этого не ощущает. Он просто понимает, что здесь должно быть жарко, так как видит огненное зарево, но его телу от этого ни горячо, ни холодно. Возможно, он в экзоскелете? Но его движения вроде бы ничем не скованы… Однако он почему-то не может опустить голову и глянуть на себя. Первому начинает казаться, что какой-то раскалённый, бесплотный, неощутимый ветер шевелит ему волосы на голове, и те неприятно липнут к покрытому испариной лбу. Он делает новый шаг.
Коридор. Краска на стенах уже не просто шелушится. Она пошла крупным трещинами. Трещины поначалу черны – словно забиты гарью. А по мере продвижения вперёд они всё расширяются, растут. Это больше не трещины краски. Потрескались сами стены. И как это ни странно, но трещины сияют изнутри. Они светятся магмовым накалом.
Конец коридора. Новая лестница слева ведёт и вниз, и наверх. Почерневшие перила погнулись. Края ступеней оплыли. Они словно стекают вниз, как растаявший на солнце пластилин.
А чуть дальше, справа от лестницы, коридор упирается в железные двери – двери от стены до стены, от пола до потолка. Они заперты и раскалены. Первый не чувствует убийственного жара, но металл сияет оранжевым, слегка пульсируя. Пекло дышит, уже остывая. Двери выгнуты наружу, словно в них изнутри что-то врезалось. Какая-то чудовищная сила повредила их, едва не свернув с петель. Чуть не заставив лопнуть, как надувшийся пузырь на каком-нибудь смертоносном расплаве. Как не выдержавший давления шар, серебристые стенки которого были прочными и толстыми, но истончились при выбросе энергии. И сферическую выпуклость дверей рассекла исполинская трещина – разошедшаяся, словно края раны, пылающая красно-оранжевым.
– Не ходи туда… – вдруг раздаётся за спиной у Первого мягкий, спокойный голос.
Очень знакомый голос. Первый сразу его узнаёт, хотя в нём почему-то больше не слышится саркастичной смешинки. Первый резко оборачивается.
– Ты?!
Высокий, стройный, даже какой-то уж слишком изящно-подтянутый парень стоит у подножья ступеней, одетый во что-то тёмное и облегающее. Чёрные волосы – вьющиеся, когда-то аккуратно подстриженные, но довольно сильно отросшие – ниспадают упругими прядями по бокам фарфорового-белого лба. Прямой тонкий нос. Высокие скулы. Очень правильные черты лица. Бледно-розовые губы с чуть приподнятыми уголками. Они кажутся вечно смеющимися – с издёвкой или с горькой иронией. А глаза… Первый никак не может понять, какого цвета глаза. Ярко-синие по классике жанра? Возможно. Но сейчас они абсолютно черны, прищурены, прикрыты бахромой длинных ресниц и поблёскивают магмовыми огоньками.
– Нечего здесь больше делать. Пойдём… – с улыбочкой говорит парень, грациозно отступая назад: поставив одну ногу на нижнюю ступень лестницы, ведущей наверх.
И Первый покорно плетётся за ним, онемев и едва не отвесив челюсть до самого пола.
***
Медленно поднимаясь по ступеням, теперь уже бок о бок со своим загадочным проводником, Первый всё косился на него и думал: «Как же так? Он тоже не чувствует жара? Но ведь раскалённый воздух колышет его волнистые волосы, и даже красные искры – хлопья ещё тлеющего пепла – оседают ему на плечи, на ткань этого странного костюма… Это что-то вроде кевларовой защиты. Как у мирных спецов, но потоньше и поаккуратней, а из-под расстёгнутого воротничка-стойки виднеется воротник белой рубашки».
Парень, кажется, тоже поглядывал на Первого, хитро улыбаясь. И Первый буквально осязал перемещение воздуха при каждом его движении, слышал его тихое дыхание, убеждаясь, что парень настоящий, а что сам он сейчас без экзоскелета (вероятно, в поддёвке от него), но всё никак не решаясь глянуть вниз: опасаясь какого-то подвоха. Или он просто боялся случайно прогнать наваждение? Подозревал, что всё это могло оказаться как правдой, так сном? В его мыслях мелькала, вертелась, вновь и вновь расцветала чудовищная белая вспышка, которую он не то видел когда-то, не то украл из чьих-то кошмаров.
Они молча поднимались по лестнице, слушая шаги друг друга. И вскоре впереди показалась новая лестничная площадка, поворот в очередной коридор. Ещё немножечко странных, половинчато окрашенных стен с запертыми дверями, и парень привёл Первого в небольшую комнату.
То есть не то чтобы комната была совсем небольшой. Просто видимая её часть очень слабо освещалась. Круг тёплого света под лампой выхватывал из темноты пятачок на широком чёрном столе, заставленном мониторами, клавиатурами, сетевыми хабами, маршрутизаторами и другими периферийными устройствами. Вокруг мерцали цветные огоньки. Индикаторы дёргались во тьме, лишь смутно вычерчивая контуры предметов. А с краешку светового пятна уютно пристроилась кружка недопитого кофе.
– Это… твой кабинет? – сдавленно спросил Первый, опасаясь разрушить всё это звуком своего голоса.
Как будто ещё чуть-чуть – одно лишнее слово, один неосторожный жест – и этот застывший, замороженный в потоке времени момент просто исчезнет. Его расплющат тяжёлые стальные двери, слетающие с петель под ударом чудовищной взрывной волны. Всё превратится в бушующее пекло. Мегатонны энергии вырвутся на свободу и поглотят всё это вместе с Первым…
Он робко глянул на загадочного парня, сложившего руки на груди.
– И да, и нет, – лукаво усмехнулся тот, обнажив белоснежные зубы. – Видишь ли… Здесь всё относительно. Я же тебе говорил… Меня здесь вроде как и нет. Но вот он, я… Эх, блин! Как надоело всё!..
Парень тряхнул головой, и чёрные пряди упруго мазнули по белому лбу. Он дёрнул было рукой, чтобы убрать их, но вдруг резко остановил себя.
Первый уже открыто глядел на него во все глаза, ничего не понимая. В косом луче от лампы, казалось, он мог рассмотреть мельчащую пору на лице собеседника, мельчающую мимическую складку, каждый атласный волосок его изящно изогнутых бровей. Так сложно было не поверить в то, что всё это происходит наяву.
– Что… Что ты имеешь в виду? – выдохнул Первый. – Где мы? Мы ведь всё ещё на Объекте? Мы искали ядро… Искали тебя… И вот…
– Вот… Вот именно, что «вот»! Вы нашли. Ладно хоть я ещё могу врубать экстренный откат…
– Чего?!
– Да ничего. Что слышал… – буркнул парень, присев на край стола и задумчиво глядя в никуда.
Он загородил лампу, и всё утонуло во тьме. Свет отражался от гладкой ткани его костюма, омывая стройную фигуру, соскальзывая с неё по бокам и слегка разгоняя мрак. Лицо парня оставалось в тени, но Первый почему-то решил, что глаза у него должны быть либо синими, либо светло-серыми.
А тот вновь разражённой тряхнул головой, и в этом движении было столько чего-то знакомого, столько совсем человеческого, очень привычного, что у Первого аж защемило в груди. Стало грустно и немного жутко.
