одежды и один стул. Даже стола не было. Володя сел на неубранную кровать, а Гурову предложил стул.
Сыщик опустился на него и задал первый вопрос:
– Где ты был между часом ночи и временем, когда я к тебе постучал?
– Где был? – Володя пожал плечами. – Здесь и был. Спал. Вы же сами видели, что он меня в двенадцать разбудил. Спать хотелось смертельно. Так что я включил генератор, вернулся сюда и сразу заснул.
– И выстрела не слышал?
– Какого выстрела?
– Которым кто-то убил твоего хозяина. Неужели не слышал?
– Нет. Я и как дерево упало, не слышал. Гром только, самые сильные раскаты. А остальное нет. Я вообще очень крепко сплю, меня трудно чем-то разбудить.
– За что ты так ненавидел Погибелова?
Водитель, который до этого отвечал на вопросы легко, даже бойко, теперь выглядел так, словно на скорости в сто с лишним километров в час на стенку налетел. Он смотрел на сыщика широко открытыми глазами и ничего не говорил.
Молчание длилось, наверное, минуты две, а потом водитель произнес:
– Я его ненавидел? С чего вы взяли?
– Слушай, Владимир, – сказал на это Гуров. – Я в органах много лет работаю и допрос не первый раз веду. Поверь, мне не нужно долго гадать, как один человек относится к другому, живому или мертвому. Я это определяю довольно быстро. Ты своего хозяина терпеть не мог. Это такой же непреложный факт, как и то, что солнце восходит на востоке, а потом нигде не заходит. Это потому происходит, что Земля вращается, понимаешь? Я еще днем уразумел, что ты к Погибелову дружеских чувств не питаешь, когда мы в дороге с тобой разговаривали. Я такие вещи сразу просекаю. А уж когда ты увидел его мертвым, тут все стало ясно. Поэтому повторяю вопрос: за что ты ненавидел своего хозяина? Он мало платил? Заставлял много работать? Был груб? Или есть что-то еще?
Видимо, речь сыщика произвела впечатление на его собеседника.
Водитель покрутил головой, взглянул на Гурова исподлобья, потом сказал:
– Было и то, и другое. Платил он мне сущие копейки. Я спрашивал ребят, которые у других хозяев здесь работают, узнавал, сколько они получают. Так он мне чуть ли не в два раза меньше платил. Да еще и обязанности дополнительные взвалил. Я у него и механик, и за охранника выхожу, и чуть ли не за дворника. Хамить он любил, это точно.
– Но главное все же не это, – заявил Гуров. – Была еще одна причина, основная. Именно она заставляла тебя оставаться здесь, несмотря на такие каторжные условия. Говори, в чем тут дело!
Водитель снова покрутил головой так, словно ему был тесен ворот рубашки, потом проговорил:
– Большого желания все это рассказывать у меня, конечно, нет. Но вы ведь все равно узнаете, если захотите. Начнете копать, запросы посылать и разберетесь. В общем, все это случилось еще на заре моей молодости, в конце девяностых. Мне тогда едва восемнадцать исполнилось. Была у нас компания ребят, которым хотелось побыстрее и полегче деньгой разжиться. А способ для этого понятно какой – грабеж. Так вот и получилось, что была у нас компания, а стала банда. Я в ней выполнял, в общем, ту же роль, которую и сейчас играю, был механиком, водителем, специалистом по вскрытию всяких замков и сигнализации. Ну и накрыли нас, как водится. Следствие вел как раз он, Погибелов. Всем нам светил очень даже немалый срок – по четырнадцать лет. А мне ужас как не хотелось садиться, да еще и так надолго. Я перед самым арестом познакомился с одной девушкой, и у нас завязались серьезные отношения. Забегая вперед, скажу, что впоследствии эта девушка стала моей женой. Так что я был готов пойти на любую сделку со следствием, только бы за решетку не угодить. Как-то раз вызывает Погибелов меня на допрос и говорит, что может мне сделать значительное облегчение, прямо-таки условный срок. То есть сразу после суда я выхожу на свободу. Но надо выполнить два условия. Первое – это дать показания на своих друзей. Не только рассказать, как все было, кто жертву ломал, а кто квартиру чистил, на ком крови больше, на ком меньше, но показать и то, чего вовсе не было, но что милицейскому начальству хотелось бы на нас повесить. А второе условие – в дальнейшем служить ему, капитану Погибелову, верой и правдой. «Согласишься на мое предложение, завтра же будешь целоваться со своей Полей, – сказал мне тогда Олег Викторович. – Я и на работу тебе помогу устроиться. Это потому, что сейчас ты мне не нужен. А если не согласишься, я все равно выставлю все так, что это ты своих дружков заложил. Плохая слава о тебе широко пойдет. Еще Полину твою посажу. Думаешь, мне трудно? Да легче легкого». Что мне было делать? Тогда, на том допросе, я ему ничего не сказал. Ночь промучился, а к утру принял решение. Когда он меня в другой раз вызвал, я на все согласился. Вот так получилось, что я стал ему вроде пожизненного раба. Вырваться, жить нормальной жизнью я не могу, бывших друзей боюсь. Некоторые из них в лагерях сгинули, но другие уже вышли. Найдут меня, на части порежут. Тем более если я против воли Погибелова от него сбегу. Он сразу даст моим бывшим друзьям знать, где меня искать. Теперь вы, Лев Иванович, понимаете, как я к нему относился, почему обрадовался его смерти?
Гуров не стал отвечать на эти вопросы водителя. Тут и так все было понятно.
Вместо этого он спросил:
– Где же теперь твоя жена? Она отдельно от тебя живет?
– Почему отдельно? Здесь живет. Вы за ужином экономку Полину видели? Вот это моя жена и есть. У нее за кухней комната есть.
– А остальные слуги где живут? Тоже за кухней?
– Нет, почему же. Гурам, повар, живет в сторожке. Она в стороне от ворот расположена, вы ее не видели. Там же обитают охранник Глеб и садовник Роман Алексеевич.
– Разве ты не каждую ночь проводишь со своей женой?
– Вообще-то мы стараемся всегда вместе быть. Но сегодня ей не до меня было. Вы понимаете, женские дела.
– Ты сегодня ночью входную дверь открывал?
– Входную? Нет. Я к ней даже близко не подходил. Пока вы меня не позвали, я в холл не выходил.
– Вот тут тебе, Володя, память изменяет, – заметил Гуров. – Когда ты включил генератор, вы вместе с Погибеловым вышли в холл. Ты там еще у него спрашивал, можно ли
