удержалась неподвижно на воде, пока погаснет ракета, нас бы заметили. Весь огонь обрушился бы на насосную. Рома, где одежда?
— Вся мокрая. Иже-богу, совсем мокрая, — послышался растерянный ответ.
Одежду Нади, лежавшую на берегу, захлестнуло волной, и Надя заметила, как Рома тщательно отжимал ее платье. Но сама она еще не успела подумать о своей одежде, ибо внимание ее отвлек тот, кто так горячо заботился о ней, спрашивал, не ранена ли, хвалил, первым крикнул, когда она еще была в воде: «Ложись!» Кто это? Она, мокрая, раздетая, лежит у него на руках, а он, как ребенка, укрывает ее. Голос показался ей знакомым, в нем слышалось что-то родное.
Надежда повернула голову и в отсвете молнии увидела над собой лицо Сашка Заречного. Он, уловив это вопросительное движение, поспешно и виновато, словно извиняясь, начал объяснять:
— Меня прислали, Надийка, Жадан и Морозов. Знаешь, какие они. — И сразу же перешел на «вы»: — На помощь вам, Надежда Михайловна.
Надя дрожала от холода, но заметила это только теперь, когда почувствовала тепло его тела. То, что его сюда прислали, и то, что он первым кинулся спасать ее, и то, что заботливо согревал, и даже эта его наивная манера переходить с «ты» на «вы» — все это так растрогало ее, что захотелось плакать. В этот миг она совсем забыла, что сердилась на Сашка, избегала встреч с ним и боялась его ухаживаний, — сама потянулась к нему и обняла.
— Саша… Хороший ты…
«Какой же он в самом деле хороший», — думала Надежда. А в памяти сразу же, как и всегда при появлении Заречного, ожил Василь. Она льнула к Сашку, а ей казалось, что прижимается к Василю. Женское сердце размякло, растаяло: захотелось почувствовать себя маленькой, проснулась забытая уже жажда ласки.
Это продолжалось всего одно мгновение, но Заречный уже сжал ее и трепетными губами опалил лицо.
— Надийка… любимая… счастье мое…
Надежда испуганно откинулась. Ей стало страшно. Показалось, что Василь это почувствовал, — она все еще верила, что он жив, — все почувствовал, и его боль огнем передалась ей. Стало так страшно, что она, грубо оттолкнув Заречного, вскочила на ноги, забыв об осторожности, и скорее приказала, чем попросила:
— Рома, дай одежду!
Порыв холодной бури и горячая волна близкого взрыва швырнули ее на бруствер.
— Падай! — испуганно крикнул Рома. — Нельзя так. Мины стреляют, пули стреляют. Нельзя, товарищ начальник!
После того как он зарапортовался с паролем и после признания, что не умеет плавать. Рома чувствовал себя виноватым перед Надеждой и стал обращаться к ней только официально: «товарищ начальник».
Неизвестно, чем бы закончилась встреча Надежды с Заречным, если бы в эту минуту не появился Марко Иванович. Его появление сразу же стерло неприятный осадок от происшедшего. В присутствии дяди на душе у Надежды стало легче и спокойнее. Она почувствовала себя увереннее на этом тревожном, опасном берегу.
Да и вся группа оживилась и осмелела, увидев Марка Ивановича. Какая-то внутренняя сила, на которую можно опереться, была заключена в его могучей, чуть неуклюжей фигуре. Когда он надевал спецовку обер-мастера, даже инженеры чувствовали себя увереннее: раз Марко Иванович в цехе — значит, не страшна никакая неприятность; когда же он надевал форму полковника — все чувствовали в нем силу воина и были убеждены, что с ним и в бою не пропадешь. Эта репутация особенно укрепилась за Марком Ивановичем после боя на Хортице, когда он спас свой полк от неминуемого окружения.
— Кто тут стрелял? — тяжело дыша, крикнул Марко Иванович еще издали.
Как видно, добираться ему сюда было нелегко: приходилось все время ползти под обстрелом. А у него левая рука висела на повязке и еще не действовала, да и астма тоже давала себя знать.
— Кто стрелял, спрашиваю?!
— Не знаю, — отозвалась Надежда. — Кажется, никто тут не стрелял.
— Это ты, дочка? — сразу же смягчился голос, и нотка тревоги зазвучала в нем. — Я так и знал. Предчувствовал, что тебя пришлют… Сама напросилась, — буркнул он не то с упреком, не то с одобрением.
Он откашлялся, немного помолчал, чтобы успокоить дыхание, и снова вернулся к вопросу:
— Так кто же тут у тебя снайпер?
Надежда слышала выстрел, когда лежала на воде, но ей не пришло в голову, что это мог стрелять кто-то из ее группы. Тогда она вообще не придала этому значения — ведь стреляли отовсюду.
Рядом выросла фигура военного. Надежда заметила на петлицах плаща три кубика. Потом она узнала, что это был командир подразделения, которое занимало позицию в секторе станции.
— Стреляли отсюда, товарищ полковник. Это точно, — доказывал он. — Мои люди не нарушат приказа, товарищ полковник.
Марко Иванович еще с вечера договорился с командованием, чтобы это подразделение избегало перестрелок. Был дан приказ ни единым выстрелом не навлекать огонь на район насосной. Об этом, конечно, знал и Рома. Но когда по Надежде застрочил пулемет, он не удержался и сгоряча прицелился на огонек. А когда выстрелил, перепугался.
— Молчите, хлопцы! — умолял он своих товарищей. — Никто не слышал, никто не видел! Ясно? Ох, что же теперь будет…
— Не бойся. Не подведем, — успокоили друзья.
Марко Иванович видел со своего КП, что выстрел сверкнул именно на станции. Это так его возмутило, что он готов был наказать того, кто это сделал. Но когда заметил, что вражеский пулемет захлебнулся, — несомненно, он был выведен из строя именно этим выстрелом, — Марко Иванович пошел сюда уже с намерением расцеловать нарушителя.
Бригада Ромы упорно не сознавалась. Догадливый Марко Иванович нарочно спросил Рому последним:
— А может, это ты, вояка, шуму наделал?
— Нет, товарищ полковник, — вскочил юноша и встал навытяжку, по-военному. — Никакого шума я не делал. Вот иже-богу. Один только раз не вытерпел. Иже-богу, правда, только раз!
— Нагнись, — дернул его за ухо Марко Иванович. — Молодец! Только больше не надо.
— Есть, молодец и больше не надо, товарищ полковник!
VI
Буря нарастала быстро, стремительно, поднимая горы песку, молниями рассекая небо. Вместе с бурей, и так же быстро, усиливалась и перестрелка. Вслед за пулеметами, автоматами и легкой артиллерией с обоих берегов заговорили и тяжелые батареи. По воде лихорадочно заметались лучи прожекторов. Разгорелся ночной бой, бой за Днепр в грозовую бурю.
Неистово ревела и стонала река. Волны ходили, как горы. В зареве взрывов, прожекторов и молний они светились то синим, то кровавым пламенем и, казалось, достигали туч, вступая с ними в жестокий поединок. Затопленные баржи и пароходы, которые оказались теперь на поверхности, раскачивались волнами, создавая впечатление, что форсирование реки начали одновременно и наши войска и немцы.
Грохот
