всю эту историю. Она вполне дружелюбно общается с отцом, и даже здоровается при встрече с Валей, но не более. А еще она почему-то уверена, что я обязан поддерживать с отцом связь.
— Ты из-за неё видишься с Виктором Борисовичем, да?
Тяжело вздохнув, Дима через какое-то время отвечает:
— Больше да, чем нет. Мы с отцом в тот день сильно поругались. А потом еще раз поругались. Уже после того, как он объявил мне о намерении снова жениться. Я много чего ему тогда наговорил. А он пригрозил, что если я не буду примерным сыном, то финансовые потоки с его стороны существенно сократятся. Мне-то плевать на его деньги. Но это касается не только меня. На меня оформлена эта квартира и машина, и еще имеется небольшой счет в банке. Но я боюсь, что этого не хватит маме и сестре. Мама часто говорит, что мы живем в достатке благодаря отцу, и за одно только это надо быть ему благодарными. Так что я глотаю свою гордость и неприязнь и иду на выставки его молодой жены, как того барин мой велит.
— Твоя мама не просила бы тебя об этом, если бы знала, как тебе это все тяжело и неприятно.
— Не думай об этом. Тебе точно не стоит об этом беспокоиться. — он целует меня в висок и ласково гладит по волосам. — Расскажи лучше о своей семье.
— Хммм, с чего бы начать, — с наигранной веселостью говорю я, — Однажды моя мама ушла из дома за хлебом, но так и не вернулась. Янка в тот день безостановочно плакала. Я пыталась ее успокоить, но она будто понимала больше меня уже тогда. Мы с папой сильно переживали, что с мамой что-то случилось… — голос на секунду замолкает, — А, оказалось, что ты, твоя сестра и твой отец просто надоели этой женщине. Она от вас устала и решила пожить для себя. И сколько бы ты не плакала ночами, она не возвращалась.
Я никому и никогда не рассказывала всю правду об уходе матери. Даже Илонка знала что-то про Колыму — и верила. Мне не хотелось ни перед кем казаться ущербной, я не желала ничьей жалости и всегда следовала словам баб Риты: «не выноси сор из избы».
Но рядом с Ветровым правда сама выбирается наружу. Кажется, словно боль копилась долгие годы и теперь решила, наконец, выплеснуться.
Дима ни разу не перебивает. Он внимательно слушает и ласково гладит по голове. А еще очень нежно целует каждый раз, когда мой голос временами предательски трескается.
Мы говорим с ним почти всю ночь, обнажая друг перед другом уже не только тела, но и души, и засыпаем под утро, крепко обнявшись.
Глава 43
— Кнопка, нам надо поговорить. — произносит папа, появившись в моей комнате.
Его строгий и одновременно несколько смущенный взгляд, заставляет мою кровь начать превращаться в холодные кубики самой разной формы: от ужасающегося тираннозавра, решившего стать веганом, но, ожидаемо, провалившегося в своих стремлениях, до испуганной сейлор-мун, чья лунная призма дала непредвиденный сбой.
— Я заварил твой любимый чай со смородиной. Жду тебя на кухне. — и, оставив меня с ворохом тревожных мыслей, выходит из комнаты.
Плечи папы опущены, а голос таит в себе печаль, которая неумело маскируется кривой улыбкой. Это слишком очевидные признаки. Они свидетельствуют о том, что нам предстоит не простой разговор. И тема беседы моего родителя мало воодушевляет.
Тут на меня вдруг резко наваливается понимание. Пугающее. Чудовищное. Покрывающее мои щеки алыми пятнами первосортного стыда.
Он узнал!
Узнал!
Точно!
Сирена в голове вопит, как умалишенная.
Эрор! Эрор! Спасайся, кто может.
Но как? Как он догадался?
Это я себя чем-то сдала?!
Вдруг он звонил Кате, спросить, действительно ли я ночую у неё? А она…
Она была не в курсе моих авантюрных шагов во взрослую жизнь и сдала меня со всеми потрохами, сама того не ведая.
Да нет же, у него нет ее номера телефона.
Или все же…
В голове проносится столько идей, что я, кажется, могу податься в сценаристы триллеров.
И, как назло, Янки сегодня нет дома. Наша чудо-женщина-мать сумела развести отца на еще большую лояльность к ее адской сущности. С недавних пор сестре разрешается оставаться у этой особы не только на выходных, но и в будние дни.
Собравшись с духом, поправляю зачем-то толстовку, приглаживаю волосы, будто вид более прилежной дочери мне поможет. Склонив голову в позе раскаяния, иду на кухню.
Не знаю, ожидаю ли найти на столе ремень, за который схватится отец и горько скажет: «Не так я тебя, дочь, воспитывал!» или, может, замахнется на меня половником, в сердцах восклицая: «Развратница!»
Но застаю совсем иную картину.
На столе разложены мои любимые кушанья. Творожные кольца аккуратно лежат на тарелке, варенье из инжира в стеклянной корзиночке, отдельно разложены печенья с йогуртовой начинкой — они безумно вкусные, но покупать их можно исключительно по акции, иначе кусачая цена. А еще стоят две чашки с чаем, успевшим окутать кухню приятным ароматом смородины.
— Присаживайся, дочь, — приглашающим жестом папа указывает мне на стул. Двигаюсь к указанному месту и задаю очевидный вопрос:
— Мы что-то празднуем?
Вряд ли, узнав, что их дочери лишились девственности, отцы покупают дочерям творожные кольца, — ехидно замечает внутренний голос.
Ну, а вдруг? — спрашивает в ответ моя, наверняка, более тугодумная сторона.
Папа улыбается и качает головой.
Первые глотки чая мы делаем в полной тишине. Затем он заботливо кладет на мою тарелку творожное кольцо и с нежностью говорит:
— Ты у меня такая умница, дочь. Никогда не давала мне повода беспокоиться. Я всегда был в тебе уверен. Всегда знал, что ты и уроки сделаешь и бабушкам с младшей нашей поможешь.
А ты взяла и по наклонной пошла… — внутренний голос не остается в стороне, но я усиленно запихиваю кляп в его рот. Затем провально пытаюсь подражать ангельскому взгляду Янки и поднимаю на
