как когда-то в засыпанных прахом чертогах Негари, выстроенной атлантами, такое же, как среди жутких холмов Мертвых, такое же, как в Акаане. А смысл откровения был в том, что жизнь человеческая — всего лишь одна из мириад возможных ее форм, что внутри миров таились еще миры, и так без конца, и что многообразие планов существования не сводилось всего лишь к одному материальному миру. Планета, которую люди называли Землей, вращаясь, летела сквозь несчитаные века и, вращаясь, порождала Жизнь, живые существа, которые копошились на ее поверхности, словно черви в куче гниющих отбросов. Что же до человечества, понял в озарении Кейн, оно было всего лишь наиболее удачным выводком червячков, да и то — на данный момент. И не более. Кто дал ему право, исполнясь гордыни, воображать себя самой первой личинкой из созданных? Или последней, призванной править на планете, кишащей никому не ведомой жизнью?..
Кейн покачал головой, с новым благоговением рассматривая древний подарок Нлонги. Наконец-то он увидел в старинном жезле не просто орудие черной магии, но меч добра и света, готовый до скончания веков поражать нечеловеческие силы зла и тьмы. И благоговение Кейна было отчасти сродни испугу.
Он склонился над тварью, лежавшей возле его ног. Он протянул руку, и бесплотное нечто проскользнуло у него сквозь пальцы, словно завиток густого тумана. Кейн подсунул посох, поднял, перенес тело назад в усыпальницу и затворил дверь.
Соломон еще остановился над невероятно искалеченным трупом Хассима, отметив про себя, что его сплошь покрыла зловонная слизь и что тело уже начало разлагаться. Он вновь содрогнулся… и тут его окликнул тихий, робкий голос, оторвавший англичанина от размышлений о потустороннем. Несчастные пленники стояли под деревьями на коленях и терпеливо ждали, глядя на него огромными измученными глазами. Вздрогнув, Кейн вернулся к реальности. Живо нагнувшись, он снял с распадавшегося тела свои пистолеты, рапиру и кинжал и старательно стер с них мерзкую слизь, от которой на стали уже начали появляться пятнышки ржавчины. Подобрал он также порох и пули, брошенные арабами в их беспорядочном бегстве. Он знал, что беглецы не вернутся. Вполне возможно, их бегство кончится гибелью. Впрочем, кто знает — может, они благополучно преодолеют нехоженые джунгли и окажутся на побережье. Но вот уж чего точно не будет, так это возвращения на поляну, где они встретили ужас.
Кейн подошел к скованным рабам и, после немалой возни, освободил их от цепей.
— Соберите оружие, которое впопыхах побросали надсмотрщики, — посоветовал он бедолагам, — да и возвращайтесь себе с богом домой. Нехорошее это место! Ступайте в свои деревни, а если вновь явятся арабы, лучше умрите, защищая свой дом, но только не поступайтесь свободой!
Их благодарность была безмерна, они все порывались падать перед ним на колени и целовать ему ноги, но Кейн страшно смутился и с грубоватой настойчивостью погнал их прочь. Уже готовясь отправиться в путь, они спросили его:
— Куда ты теперь направляешься, господин? Сделай милость, оставайся у нас и будь нашим вождем!..
Но Кейн покачал головой.
— Я пойду на восток, — сказал он.
На том и расстались. Низко поклонившись ему, спасенные пленники пустились в долгий путь обратно на родину. А Кейн поднял на плечо посох, бывший когда-то жезлом фараонов, Моисея и Соломона, а еще прежде них — скипетром безымянных властителей Атлантиды. Повернувшись на восток, он бросил последний взгляд на гробницу, которую тот, другой Соломон когда-то возвел с помощью таинственных сил. Черная глыба камня по-прежнему мрачно высилась на фоне звездного неба, но отныне и до скончания веков в ней будет жить лишь тишина.
Перевод М. Семеновой
Короли ночи
I
Им Цезарь прикажет с высокого трона —
И шагом железным идут легионы
Вождей сокрушать и сметать племена,
Чтоб стерлись из памяти их имена…
Песнь о Бране
Сверкнул, опускаясь, кинжал, и резкий крик оборвался стонущим вздохом. Человек, лежавший на грубо вытесанном алтаре, еще немного подергался и затих. Иззубренное кремневое лезвие вспороло окровавленную грудь, и костлявые пальцы, окрашенные мертвенно-синим, вырвали сердце, еще продолжавшее судорожно сокращаться. Под спутанными седыми бровями жреца яростным огнем горели пристальные глаза.
Помимо старика, у груды камней, подпиравшей алтарь Бога Теней, стояли еще четверо мужчин. Один был среднего роста, гибкий, почти не прикрытый одеждой, на черных волосах лежал узкий железный обруч, посередине которого сверкал один-единственный алый самоцвет. Что до остальных, двое были такими же темноволосыми, как и первый. Но если его отличала великолепная хищная стать, то они выглядели коренастыми и неуклюжими — узловатые руки и ноги и нечесаные космы над покатыми низкими лбами. Его лицо говорило об остром уме и несгибаемой воле, а их черты дышали почти животной свирепостью.
Четвертый был им всем полной противоположностью. Единственное, что их роднило, это цвет волос. У четвертого человека кожа была гораздо светлей, а глаза — серые. И он взирал на происходившее без особого одобрения.
Если уж на то пошло, Кормаку из Коннахта было весьма не по себе. Друиды его родного острова Эрин тоже придерживались весьма своеобычного и нередко темного поклонения, но это!..
А кругом мрачной стеной стоял ночной лес, едва озаряемый пламенем единственного факела, и среди ветвей жутко постанывал ветер. Кормак был здесь совсем один среди людей чуждого племени, и эти люди только что у него на глазах вырвали из груди жертвы еще, по сути, живое сердце, и теперь его пристально разглядывал дряхлый жрец, в чьей принадлежности к роду людскому Кормак был готов усомниться.
Он невольно содрогнулся и посмотрел на того, у кого горел надо лбом красный камень. Неужели Бран Мак Морн, король пиктов, действительно верил, что седобородый старый мясник вправду мог предсказать будущее по окровавленному человеческому сердцу?..
Ответа не находилось. В темных глазах короля ничего не удавалось прочесть. Этот человек таил в себе бездны, проникнуть в которые не было дано ни Кормаку, ни вообще кому-либо из людей.
— Добрые предзнаменования! — провозгласил наконец жрец, обращаясь скорее не к Брану, а к двум другим предводителям. — Сердце пленного римлянина сулит римскому оружию поражение! А сынам вересковых пустошей — славную победу!
