кто-то! Сюда!
— Что значит — сюда? — глупо, но совершенно искренне возмутился Митя. Ну вправду, кто смеет плыть, да еще сюда, когда они тут заняты?
— Я ведьмовскую паутинку у входа поставила! Слышите? Лодка! — наклонив голову, точно и впрямь прислушиваясь, процедила Даринка.
— На воду поставила?
— На камыш! — рыкнула в ответ Даринка.
— Ведьм не бывает! — отчаянно вскричал Ингвар
Сквозь мягкий рокот набирающей обороты паровой машины послышался плеск. Плескалось у входа в пещеру.
«Это вода! Всего лишь вода!» — судорожно сцепляя пальцы, подумал Митя.
Это, была, несомненно, вода. И плескалась она именно о борт. Послышался скрип плохо смазанных уключин и стук — так грюкают весла у неопытных гребцов.
«Мне это чудится! — отчаянно пытаясь поверить в невозможное, подумал Митя. — Ну кто мог знать старый схрон Бабайко? Только разве что…»
Весло громко проскребло по стенке пещеры и в проходе показался нос лодки. Гребец неуклюже выбрался на неширокую полоску земли у входа, послышалось чирканье отсыревших спичек, один раз, второй… и в потайном фонаре начал разгораться огонек.
Даринка вскинула руки и рухнула на колени, с размаху припечатывая ладони к палубе.
По пещере с воем пронесся сквозняк, сбивая лепесток пламени, в фонаре, и заставляя его дергаться, почти затухая.
Даринка судорожно зашептала что-то и у Мити отчаянно зазвенело в ушах — будто где-то далеко зазвенели тренькали колокольчики.
У входа в пещеру негромко выругались. Снова чиркнула спичка, в кругу пламени сперва появились розовые от света ладони, прикрывающие огонек от сквозняка, а потом из мрака проступило лицо Алешки Лаппо-Данилевского.
Вокруг Мити все словно подернулось дымкой. Воздух будто расслоился, преломляясь и расслаиваясь на призрачные ленты. Они плыли вокруг, окутывая корабль, стремительно поднимаясь от днища вверх, заворачивая в зыбкое марево. Чуханье паровой машины стихло, как отрезало. Растворилось в мерном плеске волн. Мертвецы, железо на палубе, Ингвар на автоматоне, застывший, будто конная статуя, стремительно подернулись призрачным туманом и расплылись, превращаясь в смутные силуэты. Шепот сочился из уст Даринки, растекаясь белесым туманом. Запахло: то ли цветами, то ли сухой пылью, то ли конским навозом.
Пламя выровнялось и успокоилось. Алешка поднял фонарь, оглядывая пещеру. Глаза его равнодушно и безучастно скользили по трубе и бортам. Ингвар нервно поежился, когда взгляд Алешки уперся в него и тут же двинулся дальше. Алешка кивнул — явно своим мыслям, и пошел вдоль стены пещеры, не обращая ни малейшего внимания на возвышающийся над ним стальной борт паро-драккара.
Шлеп-шлеп-шлеп — его шаги гулко звучали в тишине. С высоты борта Мите отчетливо видна была Алешкина макушка, вызывающая, хоть и не удивительное, но совершенно непристойное для светского человека желание плюнуть на нее сверху.
Подмышкой Алешка держал мешок, в котором что-то шевелилось, слышалось сдавленное похрюкивание. Младший Лаппо-Данилевский остановился и огляделся, водя фонарем по сторонам. Пламя вспыхнуло, луч его больно уколол глаза, заставив Митю зажмуриться. А когда он проморгался, стряхивая слезы, Алешка глядел прямо на него — пристально, неумолимо. И на губах его играла удивительно мерзкая ухмылка.
— Ааааах! — едва слышно вздохнул застывший в седле Ингвар, а губы Даринки зашевелились быстрее. Митя почувствовал, как воздух вокруг него стал плотнее, словно бинтуя в прозрачный кокон. Резко стало нечем дышать, отчаянно хотелось закашляться, но Митя понимал, что этого нельзя делать.
Алешка еще мгновение то ли вглядывался во что-то, то ли вслушивался, а потом вдруг часто-часто заморгал, стряхивая набежавшие слезы. Его взгляд невидяще прошелся по выстроившимся у борта мертвым варягам, и младший Лаппо-Данилевский отвернулся.
— Чем же тут так воняет? Аж глаза режет! — пробормотал он, кулаком вытирая глаза.
Митя беззвучно хмыкнул: он так и знал, что Алешкины манеры ровно до тех пор, пока его видят. Настоящий светский человек блюдет манеры всегда!
Алешка снова огляделся, прошелся туда-сюда, зачем-то провел ладонью сперва по стене, а потом и вовсе присел на корточки, и принялся расчищать ладонью землю. Пристроил фонарь на выступ повыше и вытащил из мешка нечто, похожее на ржавый нож, принялся этим ножом чертить на земле. Некоторое время в пещере слышался только скрип лезвия. Алешка деловито оглядел круг из выцарапанных в земле знаков, и довольно кивнул. Снова запустил руку в мешок, достал флягу, потряс, прислушиваясь к бульканью, с некоторым трудом откупорил и начал эти знаки поливать. Из горлышка полилась тягучая, темно-багровая струя — в пещере резко и отчетливо запахло кровью.
Митя нервно облизнул губы. Кровь во фляге не была человечьей. Почему-то казалось, что конская, хоть тут Митя уверен не был — кровь животных его не раздражала и не манила. Так, чуть-чуть, возня Лаппо-Данилевского вызывала легкое возбуждение, заставляющее дыхание участиться, а сердце биться быстрее.
Фляга опустел, Алешка снова взялся за мешок и в центр круга вывалился плотно опутанный веревкой поросенок. Свин забился, дергая ногами и сдавленно хрюкая, Алешка ухватил его за путы, и Митя был уверен, что сейчас сверкнет нож и кровь свиненка смешается с конской. Однако Лаппо-Данилевский подтащил того к краю берега, наклонился, едва не упираясь макушкой в борт драккара и сунул поросенка в воду.
Пронзительный взвизг сменился бульканьем, сквозь воду было видно, как поросенок дернулся и замер. Алешка медленно разжал руку, и поросенок исчез в темной воде — канул ко дну, будто был каменным.
Вода вскипела. По пещере засвистел ветер — туго закрученный смерч вырвался из кипящей воды и заметался от стенки к стенке, неся с собой непривычные запахи. Пахло морем, йодом, вереском, медом и еще чем-то вовсе неведомым. Ветер закрутился в воронку над кипящей водой — чернота реки сменилась багровым, будто в пещерном заливе теперь плескалась кровь. Издалека донеслось едва слышное лошадиное ржание и на кровавой воде у борта на миг проступили отпечатки копыт и когтей разом.
Над водой начал стремительно подниматься туман, густой и плотный, как серый кисель. Казалось, протяни руку, и можно будет набрать полную пригоршню этого тумана, смять в кулаке, скатать в плотный шар, но Митя, конечно же, не шевельнулся.
Туман распался надвое, будто раздернутая горничной портьера. Вместе с ним и вода у берега хлынула в разные стороны, в открывшемся провале мелькнула точеная лошадиная голова в вихре развевающейся гривы, светлой и легкой, как пена на волнах и тут же исчезла.
На узкую полоску земли ступила закутанная в белоснежную ткань фигура. Ткань, совершенно сухая, была намотана витками, как тесьма на палочку, и полностью закрывала тело и голову — край ее свободно свисал, будто занавеской прикрывая лицо. Открытыми оставались лишь босые ступни — они слабо мерцали в полумраке, переливаясь тусклым жемчужно-белым светом,
