воздух, помотав головой.
Придвинувшись к супругу, будто невзначай положила на сгиб его локтя осторожные пальцы.
— Знаешь, — начала тихо, ровно издалека — Я вот помню похороны моей матери. Очень хорошо помню. Когда мы выехали из дома, лил дождь… Причём, всё небо было черным, папаша ещё ругался, что по мокру либо весь день тащиться будем, либо завязнем где. Льерда Алисия его ещё тогда хорошо приструнила. «А ты, — говорит — Что? Опаздываешь куда?» Ну, значит, вот. Дождь этот лил и лил, всю дорогу. Когда же приехали, небо вдруг стало синим — синим! Такая светлота, весь Призонский Погост аки на ладони… Когда я с мамой прощалась, мне одна из Астсонов… ну, из наших… напомнила руку покойнице поцеловать и лоб. Так рука у мамы теплая была. Я ещё тогда испугалась, и давай вопить, что маму сейчас живьем… ну, того. Меня ещё здорово потом отругали! Дура я, да?
Захолодевший было, Ланнфель тут же отозвался на какой — то короткий то ли всхлип, то ли всхрип жены.
Мгновенно повернувшись к ней, резко и грубовато прижал к себе горячим, отчаянным, больным объятием.
— Ну, ну, — прошептал, упершись подбородком в теплые, пахнущие карамелью, серебристые волосы — Тихо, Серебрянка, тихо. Не плачь. Чего ты от меня хочешь? Я сделаю. Я всё сделаю, Эмми. Про мою мать рассказать тебе? Так нечего рассказывать! Я сопляком был, когда её… не стало. Ничего не помню совсем. Дальше… Саццифир не просветил меня, куда её закопали. Может, здесь. Может, на Призонском Погосте, кто знает? Может, на сельском кладбище, как отца. А может и здесь она… Эмми, девочка моя! Я, даже если её и увижу, не узнаю.
Экипаж мерно покачивался, небыстро двигаясь по дороге.
Ланнфель же, неожиданно попав в такт этим ровным движениям, качая теперь на руках всхлипывающую, родную, теплую тяжесть, безотрывно смотрел в окошко, успокаивающе наговаривая плачущей магичке что — то ласковое.
Отогнутая, завернутая за перекладину, толстая шторка дрожала, переливаясь и отражая свет повешенного на крюк фонаря. Совершенно не скрывая сейчас проплывающих мимо голых деревьев, цепочного ограждения и, то и дело выплывающих из глубоковечернего сумрака монументов, уж очень близко «подошедших» к дороге…
— Диньер, миленький! — истерически и глухо выла магичка, намертво вцепившись в рубаху мужа — Мы ДОЛЖНЫ их помнить! Пока мы их помним, они с нами. А ты говоришь… «знать не хочу», «не узнаю»… Как так — то⁈
«Уж как есть, — внезапно захотелось ему ответить — Каком к небу, Эмелина Ланнфель.»
Вместо этого, вольник ещё крепче прижал к себе дрожащее плачем тело супруги, изо всех сил стараясь успокоить рыдающую глупышку.
Но вдруг, резко упершись ладонью в стекло, прижался к нему чуть ли не носом, оторвав Эмелину от себя.
…Через минуту, распахнув дверцу и крикнув возчику «СТОЯТЬ!», буквально вывалившись из резко остановившегося экипажа, Ланнфель перемахнул через заиндевевшую изгородь.
Теперь, утопая в глубоком снегу и плавя его стремительно раскаляющимся телом, быстро, очень быстро двигался уже Полу — Зверь к маячившей далеко впереди маревной, колеблющейся в рассыпающейся серебром и болотной зеленью темноте, фигуре…
Льерда Ланнфель едва поспевала за ним, стараясь попадать точно — точно в текущие водой, чавкающие следы — проталины…
Глава 45
Несмотря на то, что в окошки экипажа глядела вовсю уже нелюдимая, холодная, волглая тьма, здесь же, на магических погостах оказалось вовсе и не темно.
Вокруг словно только — только наступали сумерки.
Неторопливо ложась на замороженную землю, старались прикрыть её, спрятать от чужих глаз, укутать. Убаюкать, успокоить её, тревожливую, напитанную неживой плотью спящих и слезами прощающихся и тоскующих по ушедшим родным…
Да даже, если б и стояла вокруг кромешная тьма, неупокоенным душам что с неё? Не глазами ведь смотрят, а посему — видят дальше. И чётче.
Супругам Ланнфель темнота оказалась также нипочем.
Сам льерд никогда птичьей слепотой не страдал, теперь же, полуобратившись Зверем, тем более. Лемейре б ещё бояться тьмы, пф! Это как отпрыску страшиться родителей. Сами летающие змеи — порождение мглы и мрака, плоть от плоти их.
Потому — то, наверное, и кинулся вольник на маревный свет, да на призрачный зов, как под мамкин подол. Ведь сам он, если разобраться, такой же призрак. То, чего вообще не должно было в этом мире существовать.
Вот и почувствовал… родственную душу.
Льерда Ланнфель тоже всегда была зоркой.
Видела Эмелина прекрасно что утром, что днём, что ночью. Хоть даже и такой, как эта.
Так что, споренько перевалившись через цепь — ограждение, не колеблясь ни на минуту, последовала за мужем.
Ругаясь вполголоса, чавкала ботинками по мокрым, драконьим следам, поражаясь теперь отчего — то вообще не тому, чему стоило бы поразиться.
— Снегу мало здесь, — пробормотав, магичка остановилась, вглядываясь вперёд — Чистят, никак? Молодцы, чего уж… На обычных погостах зимой так не побегаешь!
Супруг, прекрасно видимый ею с того места, где льерда сейчас стояла, замер у одной из оград.
— Вот свяжись с дураком, — заворчав, Эмелина двинулась дальше — Так и сама дурой станешь! Чего понесся, как ночью в нужник? Чего увидал? Эй! Приезжий!
Ругнувшись ещё раз, да так, что все бывшие её наставницы, разом покраснев, схватились бы за розги, ускорила шаг.
Очень быстро достигнув цели, замерла рядом с супругом, положившим обе, горящие зеленью руки на тонкую цепь ограды.
— Отсюда свет шёл, — рыкнул Ланнфель, быстро обернувшись к супруге — А ты зачем здесь? Тебе где положено сидеть? В экипаже, правда? На кой хрен приперлась?
Льерда только плечом дернула в ответ:
— Тебя вот не спросила, знаешь ли! Ты что увидал — то?
Вольник ошарашенно повертел головой:
— Свет… Свет здесь был! Очень, очень знакомый! И, вроде… как будто кто — то позвал меня. Сейчас нет ничего. Наверное, всё же померещилось… Как ты там говоришь? «Блазнь»?
Эмелина кивнула:
— Ага. Блазнь. Миленький, здесь место уж такое. Здесь всякое может быть. Тем более, тут магов хоронили. Ну вот же, сам подумай… Обычные захоронения, где люди лежат. Сколько побасенок про них ходит? Я, правда, никогда раньше не верила в эти байки! У нас Ферн их особо любит. Даже одно время в тетрадку записывал. А потом нам с Сэмом на ночь читал. Сэмюель… ахахах, трясся и ревел, дурак дураком! Мне же всё равно, я даже хохотала… Ну вот, так то человеческие погосты. Тут же…
— Эмми, — льерд, наконец, отнял руки от ограды — Когда маг умирает, вся его сила уходит в землю. Без остатка. Никаких… явлений быть не может.
«Значит, — промелькнула
